— Ты не хочешь и не веришь, а вот Богдана молится с истовым наслаждением! — наставительно возразила девчонка. — Или лучше, если все поймут, что ты — не она?
— Зануда, — пробормотала я, склонив голову и соединив ладони перед грудью. Прошка права. Надо выдерживать легенду. Я должна стать набожной скромной боярышней, хотя бы на людях.
— Молитвы ты не знаешь, поэтому просто шевели губами, — велела мне моя наставница. — А крестись, когда я крещусь. Знаешь ведь, как?
Знаю. Видела. По телевизору. Неуверенно перекрестилась, как утром в церкви, но Прошка нахмурилась:
— Куда больший-то тянешь? Два перста надобно, откель третий взялся? Христос-Бог и Христос-человек, а третий на что?
В мозгу что-то заворочалось, сонная и очень древняя мысль вылезла из-под тёмной массы насущных и вякнула: «Раскол, Никон, старообрядцы, двоеперстие». И снова вернулась досыпать. Да уж… Не думала, что самолично побываю в той эпохе, где ещё крестятся двумя пальцами. А утром крестилась просто машинально, обезьянничая за другими…
Когда урок богословия окончился, я потащилась составить компанию Кусю. Мои девчонки резво разложили постель, накрыли меня шубой и неожиданно легли по обе стороны. Я опешила сначала, потом спросила:
— Какого буя? У вас что, своих кроватей нет?
Фенечка глянула на Прошку, а та удивлённо приподняла голову с подушки:
— Так ить, боярышня, я всегда с тобой спала! Ох ты ж… Забыла опять.
Она махнула рукой:
— Холодно ночами-то… Печка прогорит, и смёрзнешься! А мы согреем, мы тёпленькие! А хош, пяточки тебе почешу, как раньше?
Я только тяжко вздохнула. О Летающий Макаронный Монстр, дай мне сил и терпения выжить в этом мире…
— Отодвиньтесь от меня, — велела я девчонкам. — Терпеть не могу спать в тесноте. И пятки мои чесать не надо. И массаж делать тоже. Всё, споки!
Прошка наморщила лоб, вероятно, ничего не поняла и решила, что ей этого понимать и не надо. Правда, тоже вздохнула глубоко. Не хватает ей её дорогой капризной Богданушки…
Спала я плохо и постоянно просыпалась. Каждый раз с надеждой открывала глаза, видела в неясном свете месяца потолочные балки и разочарованно засыпала. Не дома. Не сон. Всё взаправду. Завтра первое испытание… Когда небо начало медленно светлеть, я решила сходить прогуляться до туалета. Всё равно не уснуть уже.
Прошка похрапывала, заложив руку за голову, а Фенечка сопела тихонько, как мышка, свернувшись в калачик. Осторожно поднявшись, чтобы не разбудить девчонок, я натянула на мелкую сползшее покрывало, подбитое мехом, и сунула босые ноги в валенки. Шуба моя лежала на сундуке, а поверх шубы развалился Кусь, наблюдая за мной круглыми немигающими глазами.
— Пошли, дружбан, прогуляемся? — предложила я зверёнышу шёпотом. Дрекавка вскочила, вскарабкалась мне на плечо, как цирковая обезьянка, и спряталась под шубой, которую я просто накинула, не завязывая, на тонкую вышитую рубаху.
Вместе с Кусем мы окунулись из тёплой горницы в пронзительный холод сеней. Поёжившись, я смело потопала вперёд, решив, что отхожее место тут должно быть во дворе, где-то на задах амбара. Чуток поплутав в лабиринте лестниц, клетей и нежилых комнат, мы всё же сумели выбраться на свободу.
Снаружи… О, это нельзя было описать словами, это надо было видеть. Месяц, клонившийся набок, будто отстоявший ночную смену и теперь сонно позёвывавший, лениво освещал снежное покрывало, наброшенное на Белокаменную. Оно загадочно мерцало, он не было белым, как днём. Застывшее озеро с тёмной голубой водой. А над озером — небо. Такое высокое, такое глубокое, что посмотри в него чуть подольше, и затянет туда с головой, полетишь, раскинув руки, и уже никогда не вернёшься. До головокружения…
Я ступила на тропинку, вытоптанную в снегу и уже чуть припорошенную за ночь, так что следы валенок стали нечёткими, мягкими, рассеянными, и пошла наугад, любуясь на первозданную красоту зимнего утра перед самым рассветом. Сейчас месяц совсем ляжет, качая рогами, а с другой стороны робко выглянет сонное холодное солнце, потянется лучами, выползая из-под одеяла горизонта, и зевнёт первой отброшенной тенью от церковной колокольни…
Кусь выбрался из-под шубы, его клювик раскрылся, подёргиваясь, будто сово-котёнок принюхивался к запахам, а потом малыш шустро спрыгнул прямо в мягкий снег, утонул в нём и, высоко подскакивая, бросился куда-то в сторону от тропинки. Я ахнула, хотела было позвать зверька, но осеклась. Кусь очень умный, он привязан ко мне, но это всё-таки дикое животное. И, судя по его поведению, вполне себе уже самостоятельное. Проводив взглядом острый длинный хвостик, я со вздохом отправилась дальше на поиски туалета типа «большая яма с домиком вокруг».
Но вместо отхожего места я попала на место с чудесным видом. Кто бы мог подумать, что эта тропинка приведёт меня за городскую стену? А ней оказалась тяжёлая деревянная дверь, обитая железными полосами, и эта дверь была приоткрыта. Куда завело меня любопытство? Правильный ответ, садись, пять. На берег реки с теми самыми мостками, на которых снова махал мечом тот самый голый парень…
О, как он был хорош в беспричинной ярости слепой битвы с невидимым врагом! Теперь я стояла достаточно близко, чтобы разглядеть каждый мускул, каждую напряжённую жилку на шее и руках, каждый тёмный волосок на… На ногах! А не на том, о чём все сразу подумали. Парень держался ко мне задом, поэтому и не заметил сразу. Зато я вволю налюбовалась на подтянутые ягодицы с характерными ямками у бёдер, на ровную талию, рельефные мышцы спины с длинной впадиной вдоль позвоночника… Зрелище пронимало до дрожи, до тянущей боли внизу живота, до возбуждения от самой возможности прикоснуться к этому гладкому телу, погладить, приручить, захватить и не отпускать, пока оно не удовлетворит самую низменную и самую естественную страсть, кипящую внутри…
Замечтавшись, я пропустила его взгляд, пропустила момент, когда парень пошёл ко мне, тяжело дыша и загребая снег жилистыми ногами. Каюсь, засмотрелась на райские кущи, плавно выраставшие из тёмной щетинки живота… И на толстенькую сосиску… Ах, как я люблю сосиски! Особенно такие…
— Ты кто такая, и что делаешь здесь до восхода солнца?
Даже голос у него оказался приятным: с хрипотцой, баритон, очень подходящий к тёмным коротким волосам и трёхнедельной бородке. Всё во мне завибрировало, я облизала вмиг пересохшие губы, перевела взгляд на его лицо и ответила:
— Я это… туалет ищу.
Он буркнул, пожав плечами:
— Можешь облегчиться здесь, я не против.
Ха! Нифига себе заявленьица! Это тут что, так принято? Походу, он меня просто троллит…
— Нет, спасибо, лучше ещё поищу! — я постаралась вложить в тон ответа как можно больше язвительности, но парня это не проняло. Он прислонил меч к мосткам и, перебирая ткань рубахи, которая висела там же, в поисках подола, сказал хмуро:
— Ты так и не сказала, кто ты и откуда.
