Филомена с трудом подтянула к себе ларцы и присела рядом со мной:
— Ох, милая… Что-то мне не по себе…
— Есть от чего, — тихо ответила я. — Будет очень весело, я тебе обещаю.
— Как бы мне хотелось сейчас попасть домой…
Её голос был полон грусти и свойственного Филомене детского умиления. По маме скучает, наверное. Я тоже скучала. Немного. Но, если мой новой подруге стоит просто сесть в сани и проехать несколько десятков километров, чтобы оказаться дома, у меня всё гораздо сложнее. Поэтому волевым усилием я задвинула мысли о родителях подальше, в самый уголок мозга, и бодренько сказала:
— Давай-ка лучше обустраиваться. Есть тут простыни, или так спать будем?
Фокус удался. Отвлечь Филомену получилось быстро и незаметно. Она, видно, дома делала часть работы за свою ветреную Аньку, потому что постели мы застелили довольно резво. На тюфяк полагался тканый ковёр, на ковёр — покрывало, потом простыня, украшенная вышивкой, а сверху — одеяло, подбитое гораздо более толстым мехом, чем предыдущее, в амбаре. Надо полагать, наш статус повысился. Девицы должны быть рады. Все, кроме меня. У меня же Стоян в башке — с его тёмными глазюками, с богатырской грудью, гладкой, как попка фитоняшки… И ощущение мягких вкусных губ на моих губах… Даже княжич с предполагаемым членом XXL не радует больше того трепетного чувства, которое я испытываю, когда думаю о послушнике.
Бонусом я решила повесить шторку, чтобы отгородиться от Светланы с Лукерьей. Длинная бечёвка у меня есть, лишняя простыня найдётся, не хватает только молотка с гвоздями. А где можно раздобыть эти мужские штуки в дамских покоях?
— Я пошла искать инструмент, — сообщила я Филомене и, накинув плащ, шагнула за дверь. Подруга пыталась что-то сказать, но я не слушала её испуганных слов.
Длинные сени, снова анфилада комнат — со столами и лавками, с лавками вдоль стен, с сундуками, с ткацкими станками и пюпитрами, в которых была зажата неоконченная вышивка… В глазах рябило от красного и золотого. Стены были окрашены пёстро и, по моему мнению, весьма безвкусно. Ну ладно, это не мой дом, мне плевать. Я толкнула дверь в конце коридора и попала в большое помещение с печью и столами.
Стряпошная. Тьфу ты, кухня. Сухощавая женщина в простом платье и в рогатой шапочке на платке, вооружившись огромной лопатой, вынимала из устья печи поджаренные румяные караваи. Девчонка чуть постарше Прошки месила тесто на столе — худенькие жилистые руки мяли и колотили будущий мякиш так, словно тот был поверженным врагом. Вторая девчонка, строгая и серьёзная, скоблила длинным ножом пузатый бок репки. Глянув на меня из-под повязанного на лоб платка, спросила хмуро:
— Вам, боярышня, чего тут надобно? Коли проголодалася, то пущай горнишная прибегает, а то получим взбучку от княгини!
— А у нас отобрали служанок, — весело сообщила я. — И мне ничего не надо, только узнать, где я могу найти молоток и гвозди.
Все три обернулись и посмотрели на меня такими взглядами, что мне стало не по себе. Что сейчас обо мне подумают? Да пофиг. Гвозди-то всё равно надо…
Женщина у печи озадаченно вытерла пот со лба и велела:
— Фаська, подь покличь Кузьму со млатом! Пущай боярышне приколотит чаво тамочки надоть.
Фаська отложила репку и поднялась, бормоча что-то под нос. Я улыбнулась ей, сердитой, и попросила:
— Пожалуйста!
— Да пожалую, пожалую, — ворчливо отозвалась девчонка, выходя в сени.
Тут уже я задумалась. Блин, я без Прошки как без рук… Точнее, без языка. Скоро начнут болтать, что Богданушка двинулась по фазе и разговаривает, как обезьяна. Ёшки-матрёшки! С этим надо что-то делать. Вот прямо сейчас надо как-то осваивать эту древнюю речь! И вести себя потише, что ли… Внимания не привлекать. Но как?
— Можно, я тут пока посижу? — спросила я у женщины. Та пожала костистыми плечами:
— Да мне-то что, сиди, боярышня. А ну как волосы дымом пахнуть будут?
— Ничего, отмою, — ляпнула я и подумала: а когда отмою? Может, тут баня только по субботам? Нет, я на это не подписывалась! И так уже три дня без душа, без умывания… А зубы мои, небось, уже начали разрушаться без щётки с пастой… Надо срочно принимать меры! Не то превращусь в столетнюю старуху ещё до тридцатника!
Так. Чем раньше зубы чистили? Мелом? Гадость какая! Веточкой размочаленной? Надо во двор сходить, отломать одну. Или это в преисторические времена? Блин, Янка… Надо было историю учить в школе наизусть, а в Гугле искать исключительно полезную информацию, а не мемасики и мимимишные фоточки котов!
В сенях заскрипели тяжёлые валенки, в дверь ввалился большой бородатый мужик в армяке и стащил с головы мохнатую шапку:
— Кому туточки чего приколотить?
— Мне, — поднялась я с лавки. — Только я сама. Дайте мне молоток и гвозди.
Они все снова уставились на меня, как на чудо-юдо, но я выдержала откровенно недоумённые взгляды и протянула руку. Кузьма осторожно, издалека подал мне «млат» — здоровенный молот на толстой деревянной ручке — и ссыпал на стол кучку железных гвоздей с широкими шляпками. Гордо задрав нос, я присвоила их и прошла между застывшими восковыми статуями из сценки «русский быт в древней Руси» в сени.
Ладно, Янка, спокойно. Всё образуется. Язык выучу, гигиену налажу, авось за неделю с моими зубами и волосами ничего не случится. А вот жрать надо поменьше, ага. Уже чувствую, как мой плоский животик и попа как орех наполняются литрами противного жира! Хотя, если продолжать упражняться со Стояном в махании мечом, ожирение мне грозит. А ещё лестницы эти кривые… Кто их только делал? Все ступеньки разной высоты, вроде так незаметно, а ногами чувствуешь…
Я ворвалась в горницу, потрясая млатом (язык не поворачивался называть его уменьшительно-ласкательным имечком), и теперь уже три гусыни уставились на меня, как на призрака в ночи. Проигнорировав взгляды Шерхана и Табаки от древнерусских боярышень, я направилась к стене, в которой светили два небольших окошка. Филомена пошевелилась и выдохнула:
— Что же ты надумала, Евдокия?
— Сейчас узнаешь, — легкомысленно ответила я, примерившись чугунным широким бойком к шляпке гвоздя. Простыни тут широкие, сшитые из трёх кусков холстины, значит, надо вешать высоко. Пришлось даже на цыпочки потянуться, но гвоздь я вбила относительно легко, если не считать, что он был слишком толстым, а млат — слишком тяжёлым. О-о-о! Млат… Молот, Янка! Возьмём среднее между двумя словами.
— Филомена, иди сюда, будешь держать бечевку, — позвала я подругу. Она подошла с горящими глазами:
— Господь милосердный, это ты сама научилась так? Или у тебя в усадьбе кузнец добрый?
— Небось, в Борках и мальчишек учат пироги печь, — презрительно отозвалась Самарова, а Лукерья засмеялась, как добросовестная подлипала. — Ничего дивного, что с них взять? Дикие лесные люди.
Филомена испуганно охнула, а я только плечами пожала, решив не обращать внимания. Пусть тявкает, аристократка недобитая, я на неё завтра посмотрю, как она причёсываться будет и натягивать кокошник без служанки.
