— Поедем не спеша, лю́бая моя, а ты поведай мне не таясь, как попала к разбойникам.
А чего таиться?
Я с наслаждением прислонилась плечом к его жаркому телу, уложила голову рядом с его лицом и честно обо всём рассказала: от трудности верховой езды через желчное выступление Самаровой до побега из лагеря разбойников. Стоян сперва мне не поверил.
— Княжна? Не лги мне, Янушка, не могла она…
— Она сделала это, — я пожала плечами. — Устранить конкурентку самое то.
— Кого?
— Соперницу. Или подслушала где что, или сама догадалась, но поняла, что из нас двоих у неё меньше шансов выйти за тебя замуж.
— Древний род ведь… Как посмела помыслить о таком?
Стоян выглядел оскорблённым и подавленным. Будто он виноват в преступлении Светланы! Я ласково коснулась ладонью его щеки:
— Ну, ты-то чего волнуешься? Отошли её домой и забудь о ней.
Он покачал головой, потёрся бородкой о мои пальцы:
— Не так всё просто, Янушка. Самаровы имеют влияние на западе от наших земель. Коли мы их обидим, соберут войско и пойдут войной, а нам война нынче не потребна никак!
— То есть, что она хотела меня убить, наняла для этого бандитов и заплатила им — это нормально? А если она проиграет испытания — это кровная обида и месть?
Мне стало самой обидно донельзя. Что за дурь в головах у этих людей? Суд тут есть? Трибунал какой-нибудь? Вот подам на Самарову в суд, пусть оправдывается и блеет, как овца. Не ожидает ведь, что я осталась в живых, испугается, небось!
— Лю́бая моя, горлица белокрылая… Ведь никто боле не слыхал и не видал, что было промеж вас. А разбойников уж нет на этом свете.
— Моё слово против Светланиного, — задумчиво протянула я. — А раз она княжна, то ей и поверят, так?
Стоян промолчал, о чём-то напряжённо думая. Кусь дал о себе знать, закопошившись под шубкой, но я прижала малыша рукой. Даже если ему жарко, потерпит немножко, пока не приедем домой…
— Знаю!
Лицо моего любимого княжича даже просветлело и преобразилось. Ещё немножко — и лампочка зажжётся над головой, как у мультяшного кота.
— Знаю, как доказать вину Самаровой!
Он лукаво глянул на меня и потянулся губами к моим губам. Поцелуй был весь пронизан торжеством и страстью, и я ответила на него с наслаждением, едва ли не впервые уступая мужчине право решить и действовать. Пусть борется за нас и за справедливость, а я побуду маленькой и слабой. В кои-то веки.
Глава 25 И смеётся сталь, от крови пьяна…
Я проснулась поздно. Настолько поздно, что сама себе удивилась. За окошком горницы давно сияло солнце, отражаясь в мириадах снежных кристаллов, на небе не видно было ни облачка, а город жил своей обычной жизнью. Словно не случилось ничего особенного.
Но ведь случилось!
За один день больше, чем за всю неделю в этом мире, а за неделю в этом мире больше, чем за всю мою жизнь!
Не могу сказать, что мне не нравился этот вечный драйв. Отпуск, конечно, не помешал бы, но он пока ещё не положен. Да и после вчерашнего я поняла, что место княгини не обезопасит меня. Когда-то давно читала статьи в ЖЖ про отравленных жён Ивана Грозного, про их насильный постриг в монастырь, про клановые войны, в которых женщины были только лишь игрушками, и про себя радовалась, что живу в относительно мирное время. В моём мире достаточно соблюдать правила личной безопасности и уметь защититься от насильника. Здесь же удар может прилететь отовсюду. Даже от тех, кто ближе всех к тебе…
Потянувшись, чтобы поменять позу, я охнула от тугой, ноющей боли в мышцах. Надо же, всё равно болит! А ведь вчера меня парили в бане, да сильная чернавка старательно молотила тело пахучим липким берёзовым веником, а Прошка растирала, мяла, щипала. После охоты все мы в баньке мылись, только вперёд меня княгиня с Марией, а Светлану после впустили. Уж не знаю, что сказал матери Стоян, только та на невест даже взгляда не бросила, а тут же удалилась в свои покои. Мной завладела Прошка с зарёванным лицом, принялась тормошить, расспрашивать, подвывать даже. Правда, эти подвывания я быстро остановила, сунув ей мешочек, взятый из норы, а Фенечке из-под полы — Куся. Слабым голосом пробормотав: «Чтоб ни одна живая душа…», добралась до постели и рухнула ничком. Разбудили меня в баню, после, уже высушенную и тепло одетую в чистое, накормили, напоили и оставили в покое. Я видела, что Прошка разрывается от любопытства и желания попричитать, но решила все разговоры отложить до завтра.
И завтра наступило.
Прошка вплыла в горницу, аки челн с хоругвью. На расписном подносике дымилась чиния, распространяя по комнате сладкий терпкий запах ягод и мёда. Рядом лоснились румяными бочками пирожки — аппетитные, пухленькие и весёлые. А уж моя Параскева выглядела так, будто лично вчера взяла вука голыми руками — гордая, важная и довольная.
— С чего это ты светишься так? — спросила я. Не то чтобы мне так было интересно, но, спросив, ощутила приступ любопытства: никогда Прошка не была чему-то настолько рада.
— Боярышня моя! — пропела девчонка, ставя поднос на сундук. — Проснулася? Али наспавалася? Али вставать желаешь да наряжатися?
— Параскева! Что стряслось?
Мне уже стало страшновато. А уж как оделась моя девчонка — прямо сама боярышня, да и только. Платье новенькое, лента в косе вышитая, кокошник вместо обычного ободка… Не к добру это всё, ой не к добру!
— Что ты, что ты! Вот, покушай кисельку малинового, а после мы тебя умоем, причешем…
Фенечка тоже появилась в горнице разнаряженная, словно у неё свадьба. А на мордашке застыло выражение разделённой тайны, в которую я пока ещё не была посвящена. Прищурившись, велела им обеим:
— А ну, быстро мне всё рассказали! Мигом! Иначе не встану!
Я уже поняла, как надо на них воздействовать. Метод Богданушки. Патент можно получить и проводить мастер-классы…
Прошка даже не растерялась, как случалось обычно. Она повела головой легонько, словно пава (ага, Василиса Прекрасная рукой взмахнула…), и ответила:
— Скажу, боярышня, уж не серчай, голубушка! Али покушай спервоначалу, силы тебе нать.
Силы мне нать… Вот блин блинский. Неохотно я взяла пирожок, откусила, подставив ладонь под капнувший сок начинки, и кивнула:
— Давай, говори!
— Не гневайся, боярышня моя, а токмо Федот мне во всём признался, — тихонечко сказала Прошка, краснея ближе к ушам. — Молил никому ни словечка, а не могу тебе лгать. Ить всё сказал, что вчерась было в лесу промеж княжичем и нашим Яромиром.
— Вот болтун, — нахмурилась я. — Сказали ж ему молчать, как рыба об лёд… А он треплет языком!
— Он токмо мне… — замахала руками Прошка. — А я токмо тебе! Разве ж не разумею я? Да и не мог он мне не сказать…
