— Почему же? Я очень рада вас видеть… дядюшка.
Жгучий взгляд чёрных глаз пронзил меня. Вот да. Раньше это выражение было просто книжным оборотом, несколько даже неудачным и слишком пафосным, а сейчас я вживую почувствовала две дырки, прожжённые в моих зрачках. Аж перекреститься захотелось, хотя я никогда не была верующей и в церковь не ходила. Но я снова пересилила себя. Тьфу ты, Янка, представь, что он просто клиент: немного выпивший, качающий права, тупенький мудачок. Улыбнулась, опустив глаза, чтобы спасти сетчатку от ожога, и пробормотала:
— Ещё вина?
Яромир громко усмехнулся:
— Ну, налей, налей, боярышня. Всем налей, хозяйка.
Служанка подала кувшин, и я пошла к столу. Наполнила подставленный кубок и уловила резкий запах вина. Фу, гадость какая… Как они могут это пить? Оно точно с пробкой! Понюхала ещё раз, не обращая внимания на удивлённые взгляды мужчин, и покачала головой. Нет, не затхлое, но слишком густое и необычное. Таким напиться даже литра не надо.
— Что же ты, Евдокия, неужто вина захотелось? — снова усмехнулся Яромир. — Баяли, что ты умом тронулась, вот вижу, правду люди говорят.
— Что ты, батюшка! — вмешалась всполошившаяся Анфиса. — Что ты! Наша боярышня себя блюдёт!
Блюду, ага, ещё как. Захотелось выбежать из зала и хорошенько проржаться с них со всех, но я решила не портить карму. Я Богданушка, мне надо блюсти себя, быть скромной и милой…
— А пошто гадать в баню ходила, а? Отвечай, Анфиса, твои языческие штучки?
Яромир стукнул ладонью по столу так, что тарелки и кубки подпрыгнули и жалобно звякнули. Анфиса сладенько улыбнулась, подобравшись поближе ко мне и поглаживая по спине:
— От скуки, батюшка, от скуки всё да от муки девичьего сердца! Одни потешки, да и только! Страшится боярышня дальней дороги… А как ты приехал, так и духом воспряла. Так и так, говорит, дядюшка меня непременно сопроводит до Белокаменной!
Яромир повёл недоверчивым глазом, потом хлебнул вина из кубка:
— А и не ехала бы никуда. Свадьбу бы сыграли, и делу конец!
— С князьями ссориться решил, Яромир? — подал голос ранее молчавший старик. Мне отчего-то показалось, что он и есть воевода, про которого упомянула Прошка. Дядя фыркнул, как злая лошадь:
— А ты сам подумай, Микита, коли её княжич выберет — Борки ваши с приданым отойдут! Пришлют из Белокаменной наместника, сядет он в этом тереме да будет поплёвывать в потолок и мёд пить, девок щупать. А коли не выберет, Евдокию там вмиг охомутают, да только вместо княжьего наместника приедет другой хозяин. Неизвестно ещё, не пустит ли Борки по ветру…
— Ну ты говори да не заговаривайся, сынок, — чуть повысил тон старик. — Чай не одна поедет боярышня наша.
— А меня вы все знаете давно, и знаете, что я Борками дорожу не меньше Щурков!
— Отец ваш, царствие ему небесное, поделил поместья справедливо. Тебе Щурковы Запруды, а Всеславу — Борково Городище. Помер твой брат, а наследницу на меня оставил. С Белокаменной я ссоры не дозволю!
Воевода поднял голову, обвёл всех тяжёлым взглядом и продолжил:
— Сто дворов, пятьсот душ крестьян да ремесленников, гарнизон пять десятков воинов. Кому мы зерно и шкуры продавать будем, коли княгиня нас на ярмарку не пустит? Может, тебе, Яромир?
Дядя аж зубами скрипнул от бессилия. Видно, что понял — старик говорит правду. Мне стало как-то не по себе: сидят взрослые люди, совершенно мне чужие, и обсуждают мою судьбу. Ехать мне на смотрины к какому-то там княжичу или выйти замуж за вот этого вот хама и махрового мачо. И ногой не топнешь — девам слова не давали… Как же быть-то?
Вспомнила тётку Анфису. Надо улыбнуться и попросить, сладенько так. Даже Матюша со своей принципиальностью никогда не мог устоять перед розовым сиропом в голосе. Я снова шагнула к дядьке, приподняла кувшин:
— Налить ещё вина? — и когда он подставил кубок, сказала чуть тише, для него одного: — Я правда буду рада, если вы сопроводите меня в Белокаменную. А там… Всё в руках господних.
Слова явились сами собой, даже не знаю, откуда. Может, вычитала в какой-нибудь книге. Но они сработали. Яромир поднял на меня взгляд, глаза уже не обжигали, а искали подвох. Я видела это сквозь пелену ресниц, ибо опустила взор, аки красна девица. Дядя поверил. Или сделал вид, что поверил. Ответил:
— Что ж, Евдокия, раз просишь… Да ещё так смиренно… Так тому и быть.
А потом были долгие нудные сборы. Тётка Анфиса с Прошкой и двумя другими девушками перетряхнула вещи из двух сундуков, складывая нужное в один большой, дорожный, с огромными коваными замками. Я даже не смотрела, что там. Носить длиннющие платья и балахонистые плащи — то ещё удовольствие. Вообще с детства терпеть не могу юбки… Что меня по-настоящему огорчало, так это отсутствие нижнего белья. Но это дело было одним из поправимых. Мама научила меня держать в руках иголку, сшить подобие хоть каких-то труселей не проблема. Гораздо сложнее будет объяснить, зачем они мне… Но, думая об этом, я всё больше склонялась к мысли, что мне нужна союзница. И лучше Прошки никого не видела на эту роль.
Но тётка Анфиса давала все мыслимые и немыслимые распоряжения другой девице, которую звала Алёной. Высокая, статная, с длиннющей чёрной косой, Алёна вела себя спокойно и уверенно, словно ездила в далёкие путешествия раз в неделю. Но мне не нравилась эта её уверенность в себе. А ещё я поймала несколько подозрительно долгих взглядов в сторону Яромира. Упрекнуть девушку было откровенно не в чем, но неприятие оказалось сильнее меня. Я органически не вынесу её рядом. Поэтому, пока они собирали сундук, я продумывала хитрый план по замене Алёны Прошкой.
Могу с гордостью сказать, что мне это удалось в полной мере. Уже в санях, когда на меня накинули тяжёлую медвежью шубу, а Алёна занесла ногу, чтобы сесть рядом со мной, я завизжала не своим голосом:
— Я не хочу, чтобы она ехала со мной!
— Боярышня моя! — изумилась тётка Анфиса, уперев руки в круглые бока. — Так ведь оговорено было давным-давно, что Алёна поедет с тобою! И ты никогда не противилась.
— А сейчас противлюсь! Хочу Прошку, не хочу Алёну!
Даже возница обернулся на меня со своего места на передке саней и покачал головой, фырча в бороду. Тётка Анфиса заволновалась, бросая растерянные взгляды на слуг и дружинников, которые, уже в сёдлах, едва сдерживали нетерпеливых лошадей.
— Ну, золотце моё! Мой камушек солнечный! Уже поздно менять, пущай уж Алёнушка едет с тобой, она исполнительная, слова поперёк тебе не скажет, ты же знаешь…
Набрав морозного воздуха в лёгкие, я завопила что есть мочи:
— Про-о-о-ошку хочу! Иначе не пое-е-е-е-еду!
И в доказательство своих слов начала выбираться из саней. Стоявший позади Анфисы воевода сплюнул в снег и рявкнул:
— Прошка! Залазь! А то никогда не тронетесь, знаю я ваши бабьи заскоки!
