С минуту все молчали, переваривая услышанное, а потом безбашенная Нинка, у которой что на уме, то и на языке, сказала:
– С одной рукой ты много не наработаешь. Начальником, штоль, прислался?
– Чем поможешь-то? – вклинилась сразу после Нинки Татьяна. – Мы до войны вышивкой занимались, праздничной одежкой. В войну перепрофилировались – кителя да пилотки, любую форму да погоны делали. А сейчас работы мало, денег-то у людей нет, война кончилась, а мир еще не начался, вышивка наша не ко двору. И чем ты нам поможешь?
Мужик явно смутился. По глазам читалось – ему бы сейчас револьвер да противника в зоне видимости, он бы – эх! Но вместо противника вокруг стояло с дюжину разновозрастных баб, оголодавших до еды, до жизни и до хороших новостей. Револьвером здесь ничего решить невозможно.
– Чего накинулись? – резко спросил Витя. – Тебя как зовут?
Гость глянул на настройщика, и Татьяна вдруг поняла – сейчас что-то будет. Понятно, что пацан, на котором держится и их фабрика, и еще несколько окрестных, не привык «выкать» хоть кому. Ну а новый начальник – из офицеров, он людей на смерть посылал и сам под ней ходил, а тут сопляк «тыкает» и вроде как пытается его защитить – от баб!
– Вижу я, распустились вы тут, – глухо сказал мужик. – Зовут меня Василием Федоровичем. И пока я за вас на фронте головой каждый день рисковал, вы тут в тепле жили, ели каждый день, воду в любой момент могли в колодце взять! В общем, я устраиваться на постой, а от тебя, – и тут он безошибочно ткнул в Татьяну, – жду завтра отчет. Сколько заказов, каких, сколько работниц, как видишь ситуацию, и что, по-твоему, сделать можно.
И, распрямившись водонапорной башней, отчеканил полтора десятка шагов до выхода из цеха.
– А остальным бригадирам чего делать? – негромко спросила Татьяна. Понятно было, что об этом Василий Федорович не подумал. – Черт с тобой, начальничек…
– Так что, запускаем? – как ни в чем не бывало, спросил Витя. – Нина, поможешь?
Татьяна посмотрела на дочь – та встала с места с явной неохотой. Шурочка ей что-то шепнула, Нина дернула плечом – мол, не трогай меня.
– Чего делать-то? – спросила она у Вити.
– Когда скажу – держи кнопку, когда скажу – отпускай.
На удивление, гладильная машина работала так, будто не стояла много лет без включения. Витя вскрыл панель и залез внутрь станка едва не по пояс, через пару минут вылез и вынес вердикт:
– Обалденный агрегат, сейчас таких не делают.
– Работает? – уточнила Татьяна.
– И дочки мои на нем работать будут, и внучки, – усмехнулся наладчик. А потом обернулся к Нинке: – Ты сколько детей хочешь?
– Иди к черту! – неожиданно обиделась она.
Но когда Витя уходил из цеха, провожала его цепким взглядом. И Татьяна поняла: дочка «плывет», влюбляется. Вот прямо сейчас тот самый момент, который только раз за всю жизнь – когда рождается первая любовь.
В два часа пришла вторая смена, и Татьяна им выложила все новости, которых было много не в пример обычному. И про начальничка, и про гладильный станок.
– Ох, не было печали, – сказала Люба, бригадир со второй смены. – Женат хоть или нет?
– Кольца нет, – сказала Татьяна.
– Ну, кольца может не быть по разной причине, – задумчиво сказала Люба. – Ох, не было печали…
Татьяна с Нинкой шли домой по первому снегу. Татьяна куталась в платок и хмурилась: дочь витала где-то далеко. Сама не заметив, обогнала мать и умчалась вперед. Подходя к рабочим казармам, Татьяна увидела ее, стоящей у двери и мерно скалывающей пяткой лед на луже.
– Сапог пожалела бы, – в сердцах сказала Татьяна. – Открывай, само не откроется.
Нинка не ответила, схватилась за отполированную множеством ладоней ручку и распахнула дверь. Домашняя жизнь – с примусом, кипячением белья, с книжками, тетрадками и вечным ожиданием, поглотила обеих женщин.
…А вечером прибежала всклокоченная, перепуганная Люба. Пальто нараспашку, волосы прилипли к вспотевшему лбу, в глазах – удивление и слезы. Влетела прямо в общую кухню, где живущие в казармах женщины возились с готовкой: кто с ужином, кто и с обедом на завтра.
– Что?! – только и спросила Татьяна, чуть не выронив кастрюлю. Такой подругу она не видела ни разу за всю долгую войну.
– Танечка… там… убило его машиной. Затянуло как-то. Мы все шили, не видели. И чего пришел, завтра же обещался, зачем подошел, полез туда, все надо ему, все проверить хотел, зачем одной-то рукой…
Новый начальник, поняла Татьяна. Был – и нету. В один миг. Слова исторгались из Любы, словно выкипающая из-под крышки вода. Нинка, вошедшая в кухню на середине рассказа, поняла и вскрикнула, зажав рот рукой. Соседки остолбенели, у кого-то пригорал на сковородке лук, но хозяйка даже не замечала.
– Так… бежим же, – пришла в себя Татьяна, отставила кастрюлю. Кинувшись в коридор, схватила с гвоздя телогрейку и, как была, без платка, рванула к фабрике. Следом едва поспевали Люба и Нинка.
В первый момент Татьяне почудилось, что они попали на какую-то адскую кухню – в цеху было нечем дышать от запаха горелого мяса, от повисшего ужаса и плача. Тело только что унесли санитары из госпиталя, машина стояла распахнутая, раззявленная, две бабы, посмелее, молча соскребали с нее широкими портновскими ножницами запекшуюся кровь и обугленные останки плоти и материи. Остальные сбились в кучу и голосили, держась на расстоянии. Нинка при виде страшного зрелища начала тихонько выть за плечом у Татьяны, и выла все громче, вплетаясь голосом в общий хор скорбящих, пока сзади ее не окликнули.
– Ну-ну, перестань, – вошедший в цех Витя развернул Нинку к себе и прижал, обнимая.
Татьяна не возражала – пусть. Успокоить, приласкать дочь сама она не смогла бы сейчас. Огрубела и ожесточилась за последние годы – иначе невозможно было бы жить, работать, руководить людьми… Но как это нечестно, как внезапно, словно ножом из-за угла, когда они уже стали привыкать к мирной жизни, стали забывать страшные картины и строки из писем: своих и чужих, о разорванных снарядами, о сгоревших в танках, о разлетевшихся на части в воздухе, вместе с самолетом, засыпанных живьем землей, погребенных под толщей воды. Сейчас мир. Мир. И здесь фабрика «Пыреевские узоры», а еще утром дочь вышивала в этом цеху птичек на платье невесты… Красных на белом. Как эта кровь, похожая на клюквенное варенье, и первый снег за окном.
Нинкин вой стал прерывистым, потом перешел в судорожные всхлипывания, а сейчас она уже тихо плакала, зарывшись лицом в брезентовый нагрудник комбинезона наладчика.
– Уведи ее отсюда, Витя, – не оборачиваясь, сказала Татьяна. – Домой уведи.
Нинка не сопротивлялась. Витя легко отстранил ее, обнял за плечи и вывел за дверь.
