– Возьмешь нас? – я показал на Козыря.
– Козырев Максим Григорьевич, три судимости, в общей сложности шесть лет в местах лишения свободы, – отозвался Тенгиз, чьей памяти завидовали у нас все. – Возьму, конечно. Тебя вообще грех не взять, Аллах не простит мне халатности, и уголовник будет полезен.
Следующие два дня прошли в кровавом мареве – Петербург словно вспомнил смешной миф про бандитскую столицу и выплеснул на улицы всякую шваль. Хуже всего были дружинники, набранные в последние недели, и солдаты-срочники, чужие для этого города, они пытались взять от последних часов все, что можно, не считаясь с чужими жизнями.
Козырю было дико работать с другой стороны, но он справлялся, часто подсказывая, как лучше перехватить убегающих или где поискать спрятавшихся. Он без сомнения строчил из резинострела по тем, с кем мог быть сам, если бы расклад вышел чуть-чуть другим.
Тенгиз и его ребята работали четко и спокойно, для них словно ничего не изменилось – мне было понятно, почему начальство его задвигало – слишком честный, слишком прямой и несгибаемый, слишком нужный на низовой должности.
Утром последнего дня мы сидели в колоннаде Казанского собора и вместе с отцом Сергием ели сосиски с истекшим сроком хранения и пили кагор – полтора десятка грязных, потных, уставших мужиков.
– Интересно, как оно будет? – спросил Телок, здоровый сержант с по-детски гладким лицом. – Моей фантазии больше чем на ядерный взрыв или отравляющий газ не хватает.
– Это потому, что ты думаешь о мгновенном уничтожении человечества, – ответил Тенгиз. – Вот святой отец наверняка может рассказать про четверых всадников и саранчу.
– Не повод для смеха, – расстроился отец Сергий. – Давайте лучше помолимся за то, чтобы хотя бы кто-то выжил.
– Или за то, чтобы все выжили, – улыбнулся Тенгиз. – Ладно, молчу, но ведь правда, если можно молиться о том, чтобы выжили все, и о том, чтобы хоть кто-то, – то лучше обо всех?
К священнику время от времени подходили прохожие и просили благословить их. Он широко крестил и бормотал что-то, чего я не слышал.
Не знаю, как другие, а я молился. Просил не за себя – за детей, за женщин, за всех кинутых на нашей многострадальной планете. Оставленных в Китае, Австралии, Швейцарии, Сенегале, во всех странах мира.
«Господи, никогда ни о чем не просил – но пусть они все выживут».
В обед мы выбивали из ротонды мародеров, потом выкидывали со второго этажа кретина, допившегося до взятия в заложники собственного сына и требования отправить его на «Ковчег».
Вечером пили с девчонками из Герцена.
Конец света не наступал, и ждать его было немного мучительно.
А потом зазвучал голос, даже, пожалуй, Глас. Я был пьян и поэтому улавливал только суть – инопланетники рассказывали о том, что конца света не будет. Что они пытались договориться с нашими руководителями по всему миру еще с две тысячи восьмого, но наталкивались на дикую бюрократию и желание ведущих политиков разных стран перетянуть одеяло на себя, стать друзьями лучше, чем остальные.
Что наша Солнечная система и сама Земля в ближайшие несколько лет с помощью инопланетян будет переоборудована в общий защитный комплекс против врага, с которым бессмысленно договариваться, и что после этого враг точно не нападет, потому что не дурак.
И история о геноциде землян была уткой, подкинутой для того, чтобы улетели все те, кто мешал переговорам, кто был готов ради небольшой выгоды перед соседом встать с оружием против прилетевших издалека помощников.
А «Ковчег» никто не тронет – он уже совершил первый маневр и ближайшие сорок лет будет не спеша лететь в глубокий тыл.
Я улыбнулся. Рядом истерически смеялись девчонки, которым уже вряд ли светило стать учительницами.
– Слышал, Ленька? – орал из соседней комнаты Тенгиз. – Я знал! Я чувствовал! А эти пусть летят нах..!
А потом меня накрыло.
Да, все хорошо. Особенно Тенгизу, который так и не завел семью и весь такой правильный до тошноты.
А я дурак. Дурак задним числом! Защитник, мать мою так, отправил жену и четырех дочек в долгий и мучительный полет! Пробил головой все преграды, заранее выбил места для отца и любимой тещи, для двоюродной сестры, для Пашки Голицына с семьей…
Отправил в неизвестность безымянную беременную девицу и Ваньку.
В голове заиграла придурочная «Дойчен зольдатен унд унтерофицирен, дойчен зольдатен нихт капитулирен».
– А теперь они летят нах… нах зюйд, – вывернулся я и посмотрел вверх, обнаружив над собой только потолок.
На улице снова стреляли, видимо, от радости.
♂♀ Мы с граунд-дека
Космос переливался огоньками звезд сквозь затемненную световую панель. Там вдали были враги и друзья, слава и изящные интриги, которые задевали капитана «Мангусты» краем флера… Все что угодно. Но у нее не было сил думать о чем-то кроме стоящего неподалеку человека.
Дара наконец поняла, кого ей напоминал Макс – ласку. Небольшое животное, трогательное и очаровательное, в мгновение ока превращающееся в хищную молнию, не дающую спуску своим жертвам.
Он прислонился к переборке у выхода с капитанского мостика, невысокий и худой, словно сливаясь с узором на стене благодаря парадной серо-черной форме.
– Что-то случилось? – бросила ему как можно небрежнее Дара.
– Просто любуюсь, капитан, – ответил с усмешкой Макс. – Ты потрясающе красива.
Эти слова, едва отзвучав, зависли – будто каплями расплавленного свинца в невесомости – и кружили вокруг Дары, не давая ей сосредоточиться.
Она знала, что нравится ему. Еще в тот момент, когда четыре года назад Макс впервые вступил на борт «Мангусты» – и застыл в благоговении, глядя на нее. Он ни разу не сказал ни слова о своих чувствах, но Дара знала – все победы мастер десантной палубы посвящает ей.
И ту безумную атаку на Денебе-7, когда только благодаря самоотверженности десанта крейсер ушел из закрытой зоны. И абордаж итского крейсера около безымянного спутника Церцеи. И даже последний штурм закрытой лаборатории, который стал словно восклицательным знаком в ее и без того не блеклом послужном списке.
Он брал не красотой, не силой, не изяществом – хотя всего этого у Макса было в достатке. Он брал тем, что Дара больше всего ценила в мужчинах – профессионализмом. На своем месте он был идеален – словно гвоздь, вбитый в колоду заподлицо шляпкой. Ни пошатнуть, ни выдернуть, ни усомниться.
Но до штурма лаборатории надполковник Максимилиан Шурх ни разу не позволил чувствам показаться сквозь маску тянущего лямку военного, а после – как с цепи сорвался.
Дара догадывалась: все дело в том, что у нее заканчивался двадцатилетний контракт с корпорацией «Атолл». И через месяц собрание акционеров, жрецов упитанного божка Мамоны, воодушевленное ее подвигами, почти наверняка проголосует за то, чтобы ее ввели младшим компаньоном в совет директоров.
