В этот вечер он впервые за многие годы уснул сразу, а на следующее утро впервые за десятки лет проснулся свежим.
В кабинет Фрейрина он вошел упругим пружинистым шагом.
– Я хочу просить о помиловании Урсулы, – заявил он сходу. – Я проконсультировался с юристами – тот закон, когда за преступника можно заплатить золотом по его весу…
– Тихо, тихо, тихо! – Фрейрин поднял руку. – Дурин, ты опоздал. Сегодня ночью небезызвестный нам Гамиль вскрыл камеру и помог Урсуле бежать. Есть свидетели того, как они вышли на поверхность через юго-западные ворота.
– Кто такой Гамиль? – рявкнул Дурин.
– Тот самый маг, который ее и поймал, – ответил шеф службы безопасности.
– Она же говорила – «Люблю», – пробормотал архитектор.
– А ты что ей говорил?
– Ничего.
– Вот именно, – вздохнул Фрейрин. – Кроме того – он настоящий профессионал. Когда работает – глаза горят.
– Надеюсь, их ловят?!
– Конечно, – начальник охраны усмехнулся. – Но не потому, что некоторые главные архитекторы сгорают от ревности. Просто хобби нашей Урсулы – брать все лучшее от своих спутников – внушает мне серьезные опасения. Если эта девочка так легко переняла мои умения, твои умения: чего она наберется от мага? А тюрьмой ее уже не испугаешь!
Урсула растянулась на пледе на песке перед безбрежным морем. Ее беспокоило открытое небо над головой, тревожило яркое солнце, и почти вгонял в панику шум прибоя.
Но рядом был гном, который твердо знал, что делает, и это успокаивало. Гамиль тем временем осторожно, миллиметр за миллиметром, выдувал из узкой тростниковой трубочки гигантский корабль, на котором они собирались уплыть в дальние края – туда, где гномов никто и никогда не видел.
♀ Я – Ромб
Точка.
Штрих.
Резкая боль пробегает по периметру, и я открываю глаза.
Ну, здравствуйте!
Я – Ромб.
…Все-таки, странно быть Ромбом. Угловатым, неуклюжим, а главное – плоским, как тетрадный лист. Иногда кажется, что и мысли такие же плоские, и шутки.
– Он еще недоволен! – то и дело возмущаются соседи, – скажи «спасибо», что ты – не отрезок и не точка! Фигура, все-таки. Часть плоскости.
Да я рад, рад! Еще бы чуточку объема… Я же не виноват, что умею пространственно мыслить!
– Дезертировать хочешь?! – пристал ко мне Треугольник, – с твоими жалкими четырьмя вершинами скромнее надо быть. На плоскости сидеть. Тетрадка в клеточку, друзья по линеечке! Я вот не кричу о собственной исключительности. Но все меня знают. Любят! Жить, можно сказать, без меня не могут. И мои регалии у всех на слуху: Бермудский Треугольник, любовный Треугольник. Потому что функцию свою выполняю добросовестно и с радостью!
– Так я тоже – с радостью, – начал было я, но он лишь захохотал, отмахнувшись.
– Даже женщины в нашем роду – что само по себе редкость – пользуются уважением. Треуголка! Послушай, как звучит! Наполеоновская Треуголка…
А ты кто есть? Что может нарисовать воображение при имени Ромб? Костюм Арлекина – не более того. Так что – паяц ты. Шут гороховый, – издевался Треугольник.
– Почему же, – возразил я, – еще серебряный нагрудный значок. Свидетельство об окончании университета. На синем фоне…
– Шо?! – Треугольник чуть не округлился, – умничаешь опять? Под интеллигента косишь? Образованный, тангенс-котангенс! Нет, вы посмотрите на него!
Жестом приглашая «посмотреть» Квадрат и Трапецию, Треугольник нервно завертел сторонами.
– Нехорошо. Нехорошо! – припечатал правильный во всех отношениях Квадрат. Родственник, называется. Брат двоюродный. Он ведь тоже Ромб, а по виду не скажешь. Этому «шкафу» образование ни к чему. Он и так кого хочешь воспитает, даром, что плоский.
Большегрудая, широкобедрая Трапеция презрительно фыркнула и недовольно качнула «кормой». Красавица, тоже мне! Тура неповоротливая! Легко прослыть красавицей в коллективе, где ты – единственная женщина. А таким торсом только трассу прокладывать. В непролазном лесу.
Нет, не тянет она на роль прекрасной дамы. Дама должна быть изящной, с правильными чертами, но чтоб никакой угловатости – только округлые формы… Неужели нельзя совместить то и другое?
Да, я романтик – знаю. В бытность свою молоденьким Ромбиком поделился мыслями с Квадратом – тогда он еще не был таким заматерелым консерватором. В юности вообще все мы гораздо лучше, да.
Но он меня не понял.
– Ты грезишь о несбыточном! – сказал он мне прямо, – о чем думаешь? О каком-то контуре! А в женщине главное – площадь!
Не ожидал от него такой меркантильности! У самого площади достаточно, не обделен углами, чай. Я тоже не обделен, но бывает ведь лучше…
Эх, вот если бы да кабы хоть один лишний уголок… Пятиугольники-то наши к Трехмерным уходят, в Пентагон. Я не знаю, что это, и Трехмерных не видел. Да и другие фигуры, по-моему, не знают. Но оттуда еще никто не возвращался, значит – хорошо там. Шестиугольники вообще где-то в обетованных землях. Эх, не понять простому параллелограмму! Я вон – тут, задачи решаю. Тьфу!
Ну какие перспективы у плоского? Какие развлечения? Жизненные ориентиры?
Начертатель и Стиратель – вот боги, которым мы поклоняемся. Жизнь формализована до простоты. От точки до линии, от ребра к ребру. Обходишь углы, достигаешь вершин, а в результате – все равно замыкаешься на себе.
Есть идеология – линейка, проще говоря. Всех построит, всех выверит. Мне еще повезло, другие такую муштру проходят – их транспортирами ровняют, циркулями. А то и гонят прямо под лекало – не пикнешь. Зато – есть возможность «держать марку», «делать лицо», я бы сказал. Иногда – помогает.
Предаваясь таким грустным размышлениям, я и увидел однажды ее.
Милый сердцу силуэт. Дугообразная линия. И какая фигура: все точки равномерно удалены от центра… Впрочем, что это я? У нее и центра как такового нет. И площади – никакой. Да и зачем ей площадь? Она – как ореол, как… как… нимб! Легка и прозрачна, чиста и так естественна! Будто не циркулем, а самой природой начертана.
Когда она прокатилась мимо, я словно перестал чувствовать свою угловатость, возомнил себе устойчивей, чем на самом деле. И всеми сторонами своей натуры захотел сблизиться – хотя бы касательной. А лучше – секущей…
При этой мысли мои диагонали затрепетали, и я ощутил волнительную пульсацию в точке пересечения. Милая… Совершенная моя… Как бы я хотел, чтобы ты стала частью меня.
Видимо, последние слова я произнес вслух, потому что рядом вдруг раздался геометрический хохот. Треугольник, чтоб его.
– Ишь, губу раскатал! Окружность ему подавай! Она же не нашего круга! Тьфу, каламбур получился, – ухмыльнулся «Бермуд», – да она ж – кривая. Еще и зацикленная.
