По дороге к нынешнему пристанищу меня остановил местный страж порядка. Его форма копировала один в один старую советскую, из тех времен, когда на уровне правительства заявляли, что «Нечисти в СССР нет!», хотя любой пацан мог проснувшись пораньше наблюдать за домовым, лакающим поставленное с вечера у порога молоко.
У меня по тем временам, хотя я и застал их совсем мелким, была определенная ностальгия. Мама тогда еще жила с нами…
– Товарищ милиционер? – с удовольствием отчеканил я.
– Нарушаем? – поинтересовался страж.
– Да нет вроде.
Собеседник мой с сомнением оглядел «Форестер», но в затонированный кузов вглядываться не стал. Тут я с ужасом вспомнил, что везу там гроб, явно для недобровольного заключения в нем вампира. И что именно в этом месте, в Санкт-Петербурге, за такую вещицу положено что-то крайне неприятное – а я даже и не знаю, что именно.
– Может, хоть соточку? – просительно поинтересовался милиционер, и я поймал очередное прозрение – насколько бесправны и жалки здесь эти люди, вынужденные делать вид, что это они поддерживают порядок. Хотя на самом деле всем крутят разнообразные кланы нечисти ночью, и ФСБ – днем.
– За ностальгию – даже две! – я достал двести рублей и торжественно вручил их стоящему у окна автомобиля человеку в форме.
– Честь имею! – обрадовался тот.
Отъезжая, я мельком подумал – а ведь даже если бы он увидел гроб, я бы наверняка смог откупиться. Ну, обошлось бы это в пять тысяч, ну, в десять… А в том же Челябинске повязали бы меня в одно мгновение, даже за намек на взятку.
Машину подогнал прямо к окну, и аккуратно перетащил подарок Митрича в квартиру, тут же нацепив простыню импровизированной шторой на окно.
– Это гроб? – тихо поинтересовалась мавка.
– Никому не говори.
– Не скажу.
Даже про поцелуи не заикнулась. Оно и понятно – вся эта шушера, мавки, сатиры, домовые и лешие боятся вампиров как огня. Гоблины их опасаются, сиды презирают – нов конфликт не лезут, обжигались уже.
Отогнал машину, залег на топчан, открыл монографию коллеги из Дрезденского университета, и погрузился в описание особенностей ундин разных префектур Швейцарии, как в омут. По-немецки я, спасибо еще школе и университету, читал весьма неплохо – правда, с разговорной практикой обстояло не ахти, и, встречаясь изредка с немецкими коллегами, я испытывал немало затруднений.
– Я хорошо себя вела? – спросила мавка, когда я перевернул последнюю страницу распечатки и поднял глаза.
– Хорошо, – согласился я, не распознав подвоха.
– Целуй! – потребовала она.
Вот черт. Я же обещал, что поцелую, если она будет себя хорошо вести.
– Да я небритый.
– Целуй!
– Может быть, позже?
– Ты обещал!
Она надула губы, на глаза навернулись слезы. Я застонал. Да уж. Безотказная мавка, всегда делающая то, что ты хочешь! А если попадешься – то по правилам ты должен сделать то, что нужно ей!
– Ладно. Но только поцелуй.
– С языками!
– Без!
– Без – чмоканье, а не поцелуй!
Я сосредоточился. Поцелуй мавки – вещь сложная, у человека несведущего от него голову может отшибить напрочь. Пухлые девичьи губы прикоснулись к моим, сразу вспомнилось лето, Крым, я на велосипеде несусь с горы прямо на каменистый пляж… И в последний момент успеваю затормозить.
– Ух, – оторвался я от нее. – Это было потрясающе.
– В постель? – ожидающе спросила она.
– Не сегодня, – обтекаемо ответил я, снова забыв о том, что с мавками надо общаться четко и жестко.
– Завтра?
– Через неделю, – отрубил я.
Меня здесь не будет уже через три дня – во всяком случае, я так рассчитывал. Мавки быстро забывали обещания, данные теми, кто был не рядом. А сейчас – ну, что ж. Пусть девочке будет приятно.
Я приготовил еще несколько бутербродов и насыпал варенье на крышку для мавки. Потом открыл гроб, заправил капельницы елеем, березовым соком, клеем. Достал из баула еще три банки – с наклейками апельсинового сока, вишневого и маракуйи. Если бы на КПП меня заставили глотнуть из них – я бы тут же и спалился.
Внутри банок была откровенная отрава, составы, которые мы с ребятами из лаборатории академгородка выверяли несколько месяцев.
Пока я заправлял содержимое банок в капельницы, меня вновь посетили сомнения. На чем я основываюсь? На двух старинных манускриптах? На своих домыслах, стройных только в теории?
Заправив капельницы, я нарисовал на стене круг. Изобразил двенадцать символов, выученных наизусть. Достал часы из гроба, снял с них кожух. Подвесил на гвоздь, вокруг которого и рисовал круг. Убедился, что стрелки, передвигаясь в обычном режиме, показывают на символы ровно. К каждому второму символу на двусторонний скотч подвесил по капельнице. Потом нараспев прочитал несколько четверостиший на ассирийском.
Во всяком случае, я очень надеялся, что прочитал все именно на ассирийском. Потому что с этим языком, расшифрованным сравнительно недавно, имелся целый ряд проблем.
Ничего не произошло – и это уже был хороший знак.
– Ты убьешь меня? – спокойно поинтересовалась мавка.
– Нет, в крайнем случае – выгоню.
– Это нормально, меня постоянно выгоняют, – успокоилась она. – А вот когда убивают – бывает очень больно.
Я рассмеялся. Ну, правда, кто слышал о фантазирующей мавке? Впору садиться и писать монографию!
Было около десяти вечера, когда я сел в машину и поехал к Митричу. Старик сидел на скамейке возле магазина, и, едва завидев меня, отрицательно покачал головой.
Ну, нет так нет. Я успел вернуться и даже попить морса.
– Тебя как зовут? – спросила мавка неожиданно.
Вообще-то ее не должны волновать такие вещи. Но как вежливый человек, я ответил:
– Сергей. А тебя? – добавил я на автомате, хотя про мавок доподлинно известно, что все они безымянные.
– Атерина, – не задумываясь, ответила чаровница.
– Я буду звать тебя «аномалия», – буркнул я. Именная мавка, надо же!
– Нет, меня зовут Атерина! – возмутилась она.
Я некоторое время смотрел на нее, потом взмахнул головой, освобождаясь от лишних мыслей. Пора было идти читать лекцию.
– Если я приду не один, спрячься в дальней комнате и не выходи оттуда. В крайнем случае – беги через окно.
Папка с бумагами, две минуты до входа в «Лениздат», подняться в старый актовый зал – и обнаружить, что тот забит битком. Вампиры – слева, люди – справа, а между ними – всякой твари по паре. Гоблины, упыри, один баньши, четверо сидов, даже дварф!
