– Поругались?
Никогда не умел и не любил обсуждать личную жизнь. Да и положа руку на сердце, у меня ее как таковой не было последние пятнадцать лет, а следовательно, и обсуждать было нечего. Но сейчас… тянет выболтать все бате.
– Ерунда.
– Не ерунда. Мы все видели.
– Что?
– Ну, на пирсе. Иди-ка, садись, – машет рукой батя и устраивается в кресле напротив, разливая по бокалам крепкий алкоголь.
Первый бокал я осушаю почти залпом.
Второй появляется передо мной так же моментально, вот только… я беру его в руки и, вглядываясь в перекатывающуюся в бокале жидкость, начинаю говорить. Слова сами льются потоком, что не остановить. Я рассказываю полуправду, подстраивая нашу с Загорской реальность под выстроенную легенду. Просто говорю, говорю и говорю так, как никогда до этого в жизни.
Понимая, что чертовски запутался. Потерялся в своей голове и в своем сердце.
Отец же, щедро плещет виски и молча слушает, только изредка кивая да вворачивая меткие фразочки.
– Илья, – недовольно поджимает губы, а я чувствую себя мелким нашкодившим пацаном. – Я тебя не узнаю.
– Да я и сам себя не узнаю, бать.
– И в чем сейчас проблема? – в конце концов, разводит руками отец.
– В том, что, кажется, я переоценил свои возможности, и Насте я и со всеми потрохами не нужен, – говорю, и словно камень падает с плеч. Опрокидываю горячительное в себя и морщусь от убийственной дозы. – Нет у нее чувств. Тем более после того, что я наворотил. Она на меня теперь зла и обижена.
– Ты сильно заблуждаешься, сынок, – подается вперед, упирая локти в колени, отец. – Любит. А обиды… ну, с кем не бывает. Как поругались, так и помиритесь.
– Нет любви. Все это вот простая, мать ее, игра! – бросаю в сердцах, и плевать уже, как это будет воспринято. Мне так хреново и так ломает, что тут уже не до притворства.
– А ты сам подумай, головой, Илья, – тычет в меня пальцем отец. – Игра ли?! Если бы не любила, уже уехала бы! Еще вчера сбежала бы после этого дурацкого бассейна и выпадов твоей матери. Но твоя Настя, мало того, что осталась здесь, так еще и с достоинством отвечает на все колкости этого серпентария. А какая она была сегодня за ужином? Лев, когда уезжал, вскользь бросил фразу, что его бы Анжеле хоть каплю мозгов и естественности Насти. Даже Эмма сегодня осталось под впечатлением, – отец машет рукой. – Нет, ты меня не пойми неправильно, я твою мать люблю больше жизни даже с ее таким несносным характером…
– Знаю.
– Но Настя – уникум. С такой женщиной, как она, тыл будет всегда надежно прикрыт.
– И это знаю, – вздыхаю и запускаю пятерню в волосы, слегка ероша. Мысли. Сколько мыслей, и как стремительно они носятся в захмелевшей голове.
– И то, как она на тебя смотрит, – продолжает отец, – глазами, которые буквально сияют от чувств! Нет. Все. Илья, хватит дурить. Еще не хватало, чтобы вы сюда приехали с намерением жениться, а уехали с намерением расстаться.
– Не смогу, – поднимаю взгляд на отца. – Без нее уже не смогу.
– Значит, пора по новой доказать, что достоин ее любви и прощения. Вон если ты ради нее умудрился на лошадь залезть, – усмехается отец, – это многое значит.
– Да, точно, – закидываю еще порцию виски.
Ради нее я теперь, кажется, и табун голыми руками остановить готов, только бы хоть раз увидеть, как она улыбается мне так же искренне и открыто, как сегодня улыбалась Косте. Твою мать…
В кабинете виснет тишина, и только настенные часы размеренно тикают, отматывая стрелки все дальше за полночь.
– Илья, – немного погодя говорит отец, – я долго думал, надо тебе говорить или нет. Но все-таки… я знаю, что Настя никакая не модель, – говорит, а до моего захмелевшего мозга долго и с трудом доходит значение сказанных им слов.
Но когда доходит:
– Что?
– Помнишь, осенью я прилетал в столицу по делам?
Киваю.
– Так вот, перед тем, как ехать с тобой на встречу в ресторане, я решил, что сделаю кружок, заеду за тобой, и покатимся потихонечку вместе. Я был в твоем офисе в тот день… – делает многозначительную паузу отец, а у меня, похоже, сердце в пятки ушло. – Она твой секретарь? – вопрос прямо и в лоб.
И отчего-то язык врать отцу в этот момент просто не поворачивается, поэтому я киваю, подтверждая сказанное, и отвожу взгляд.
– Ну, тогда неудивительно, – смеется отец.
– Что?
– Что влюбился в нее. Когда такая красота мельтешит перед носом целыми днями, сложно устоять… – хитро блестят глаза отца, заставляя и меня улыбнуться.
– Это точно. И так держался до победного.
– И правильно, что твоя мать этого не знает. С ее стремлением приобрести себе именитую невестку пусть думает, что Настя – модель. А там, уже когда поженитесь, как-нибудь все ей и объясним…
Угу. Объясним. Объяснять долго придется.
В комнату захожу, изрядно накидавшись виски с отцом в кабинете.
В спальне стоит тишина, и, щурясь, в темноте с трудом разглядываю на кровати, на своей половине отвернувшуюся в сторону окна Настю. Как мне кажется, она спит.
Меня шатает так, как не шатало давно, и я, с трудом закрыв дверь, стараясь сильно ею не долбануть, чтобы не разбудить девушку, плетусь в душ.
Ледяной. Такой, что струи колют подобно иглам, впиваясь в кожу, а потом, как был, в полотенце на бедрах, выхожу из ванной комнаты.
Слышу мерное сопение и вижу, как Загорская свернулась калачиком, а одеяло, которого сегодня она решила оставить себе маленький краешек, почти съехало.
Памятуя ее слова о том, что она мерзнет ночами даже в такую жару, на нетрезвых ногах иду и… накрываю ее. Заботливо, твою… как мать. Подтягиваю к самой шейке, тонкой и изящной, и всего на пару секунд касаюсь тыльной стороной ладони ее волос, которые разметались по подушке.
Невероятная.
Красивая, нежная и настоящая. Анжеле такой никогда не стать. Ни одной из них, сколько бы их рядом не крутилось, такой не стать.
Плохо соображая, присаживаюсь на полу у кровати, потирая стучащие виски, и с титаническими усилиями борюсь с желание обнять. Притянуть к себе и поцеловать. Сорвать вздох, стон, с ее губ.
Вот интересно, сколько человеку надо времени, чтобы понять, что влюбился?
Мне вот, смешно самому, два года и три дня.
Два года и три дня, чтобы понять, что все. Капец.
Пропал в ней. Окончательно и бесповоротно.
Понял это, сидя в кабинете и изливая душу отцу. Когда услышал от него то, что так тщательно пытался задавить: она все еще здесь, потому что тоже любит.
