– Настя!!!
Выскакивает из салона своего мерседеса Сокольский, а я смотрю на родное лицо любимого мужчины и с трудом вспоминаю, как дышать.
Искал? Неужели и правда, все это время искал? Или это все мое буйное воображение и совсем не его черные, как ночь, глаза сейчас смотрят на меня. И совсем не его лицо так осунулось за эти две недели, а под глазами пролегли тени.
Мои руки сжимаются в кулаки, и я с трудом душу в себе желание зарыдать и броситься ему на шею. Обнять. Поцеловать… прильнуть всем телом и закончить весь тот кошмар, в который я нас окунула.
– Илья? – с трудом удается продрать сквозь пересохшее горло его имя.
– Настя… – вздыхает мужчина так, словно камень свалился с его плеч. Он хлопает дверью авто и, сделав пару шагов ко мне, замирает и, видимо, так же, как я, не понимает, а что дальше-то?
Но, правда, его ступор длится недолго. Всего пара секунд, и он срывается с места и в два широких шага подлетает ко мне, сгребая в охапку и прижимая, что есть сил. Крепко-крепко. Утыкается носом мне в висок и смеется, тихонько так и волнующе. А я не могу сдержать слез. Сжимаю ладошки на его груди, комкая рубашку и молча реву.
– Дурочка. Какая же ты дурочка, Загорская! – шепчет мужчина, крепче прижимая к себе. Расцеловывая щеки, нос, лоб, сжимая в ладонях мое лицо и с жадностью припадая к губам.
А я, как безвольная кукла, ни оттолкнуть, ни ответить не могу. Внутри все сжимается от боли от безысходности и любви. И только лью слезы.
– Зачем ты это сделала, Загорская? – утыкается лбом в мой лоб Илья и закрывает глаза. – Что ты творишь?!
– Так... надо было, – шепчу, кусая губы до крови и всхлипывая. – Надо, понимаешь…
– Не понимаю, – зло рычит Илья, сжимая челюсти. – Не понимаю и не пойму! Хватит. Поиграла в благородство, показала характер и хватит, – отстраняется Илья и хватает за руку. – Мы едем домой, Настя. Все, я больше так не могу, – переплетает пальцы и тянет. – Ни есть, ни спать, я думал, сдохну за эти две недели, Загорская! Я не могу без тебя, слышишь? Люблю! Думал, сойду с ума, когда каждый день набирал по сотни раз, а ты молчала! Знаешь, как оно вот тут болит? – тычет пальцем себе в грудь Илья. – Разрывает, Настя. Поэтому хватит! – качает головой мужчина, обхватывая ладонью за затылок и целуя, так, что дыхание перехватывает. – Хватит упрямиться. Я соскучился, Настя. Я устал. Я хочу, чтобы ты была рядом, Загорская.
– Илья, нет, – шепчу я, упираясь и пытаясь скинуть его руку. Каждое сказанное им слово было подобно удару по сердцу. Так и хотелось крикнуть: и я! Я тоже скучала, я тоже люблю, и я тоже хочу… домой. С тобой. Только с тобой. Но... – Нет, Илья, – всхлипываю и смахиваю слезы с глаз. – Нет, – повторяю, как умалишенная.
А впрочем, может, так оно и есть? Дура. Дура Настя!
– Что нет? – смотрит на меня растерянно Илья. – Что нет?! – повторяет в неверии.
– Я не поеду.
– Почему?
– Потому что я не хочу, чтобы из-за меня ты разорвал отношения с семьей, понимаешь?! С родителями, Илья! – срывается на крик мой голос.
– Никто и не собирается ничего разрывать! – рычит Сокольский. – Мать побесится и успокоится, и вообще мне плевать, понимаешь? Ты нужна мне! Настя, ты! Не мать, не отец, они поймут, рано или поздно смирятся, но без тебя я не смогу, слышишь? Настя… – шепчет Сокольский и снова обхватывает ладонями мое лицо, целуя нежно-нежно в уголок губ и вздыхая. – Хватит уже… ты всем все доказала. Ты нужна мне, родная...
– А ты мне… – замираю, не в силах сказать то самое “нет”, что крутится на языке. Даю себе еще пару секундочек насладиться его объятиями: теплыми, нежными, родными. Обнимаю, словно продляя пытку для нас обоих, и шепчу еле слышно:
– А ты мне нет, Илья.
Удар. Илья на мгновение замирает, и затем я слышу просевший голос:
– Что?
– Я не поеду с тобой, – шепчу, отступая, выпутываясь из его захвата. А он не удерживает. На лице растерянность и непонимание.
Я ненавижу себя. Ненавижу себя за то, что скажу. Ненавижу за то, какая есть и за то, что не могу измениться. Не могу. Больно, тяжело, и душа разрывается на части от взгляда любимых глаз, но через себя не переступишь.
– Что? – снова повторяет Сокольский.
– Я не люблю тебя… – еще шаг назад. От него.
– Я не верю тебе, – сжимает кулаки Илья спустя долгие мгновения, когда до него доходит смысл произнесенных мною слов. – Это из-за глупостей, что наговорила мать? Что ты вдолбила себе в голову, Загорская?!
– Нет, Илья, – сжимаю горло ладошкой, – просто… ну, так бывает… – шепчу и пожимаю плечами, а у самой слезы градом, и глаза не видят ничего.
Да и не хотят видеть такого Илью Сокольского – убитого, разбитого, уничтоженного моими же руками, которые сейчас трясутся.
– Глупости. Чушь. Заканчивай, хватит. Я отказываюсь в это верить… – шаг ко мне. И еще один. А я назад. – Настя, хватит. Игры закончились, слышишь? – хватает за плечи Илья, пытаясь заглянуть мне в глаза. – Я люблю тебя! Я хочу, чтобы ты стала моей женой! Я хочу всю жизнь пройти бок о бок с тобой, Загорская! – сквозь зубы рычит мужчина. – Не делай такое с нами, не надо…
– Она никогда не примет меня…
– Мне все равно.
– А мне нет! Нет, ясно?! – кричу, отталкивая от себя Илью. – Мне не все равно. Ты не знаешь, что такое расти без семьи! И если тебе на них наплевать, то мне нет!
– Они родители, Настя, они поймут, как ты не понимаешь?! Ты думаешь, они действительно будут счастливы от того, что я загнусь?! А так оно и будет без тебя, Загорская!
– Я не люблю тебя! – кричу, повторяя четко, чуть ли не по буквам, понимая, что еще пара слов, и я сдамся. Отступлю. Отступлю, а потом буду всю жизнь ненавидеть себя за слабость.
– Еще раз.
– Что?
– Повтори еще раз, глядя мне в глаза, Загорская! – рычит Илья и пытается поймать за запястья, но я отскакиваю.
– Не люблю! Не люблю. Я. Тебя – повторяю на надрыве, сильнее сжимая ладошки в кулак и силясь перенести душевную боль на физическую. – Не люблю, – выдыхаю чуть слышно. – Поэтому уехала! Поэтому сбежала, Сокольский! – вру. Нагло и безбожно. Но так будет легче и ему, и мне. Сыграть на гордости – дешевый ход, но только так я смогу отвернуть от себя любимого мужчину. А в его глазах столько невысказанных слов, столько злости и ярости вперемешку с болью. Там столько отчаянья и темноты. Я ударила его словами так, что больнее некуда.
– Дура ты, Настя, – бросает наконец-то Илья, запуская пальцы в волосы. – Гордая дура.
– И ты… и ты такой же, Сокольский! – бросаю, по-детски топая ногой.
Секунда, другая. Мы стоим и меряемся упрямством. Бодаемся взглядами так, как умели делать это всегда прекрасно. Разговаривая глазами, а не словами.
