— А теперь, — наконец произнес Морозов, — рассказывай, зачем ты это устроила.
— Денис Сергеевич, э-э… нечаянно вышло.
— Виктория, я задам тебе вопрос, который уже звучал раньше, но ты так и не ответила — я похож на дурака?
— Денис Сергеевич, вы просто необъективны, потому что ни во что меня не ставите.
— Да? — он усмехнулся, — ты хочешь, чтобы я тебя во что-нибудь поставил? Давай я поставлю тебя в угол.
Он направился ко мне.
— Денис Сергеевич, — я стала пятиться назад, к стене, — еще раз повторяю — это нечаянно. There is no sin but ignorance (прим. — нет греха, есть глупость**), — произнося это, я старалась выдавить улыбку.
Какая ирония судьбы — я так хотела прижать к стенке Морозова, а в конце концов оказалась прижата сама — причем и в прямом, и в переносном смысле. Упершись спиной в холодную поверхность, я замерла — больше некуда бежать.
Тем временем он подошел, приблизился губами к моему уху — сердце почему-то бешено заколотилось — и сказал, понизив голос:
— А ты знаешь, что наказание за глупость может быть не менее жестоким, чем за грех? И теперь ты будешь наказана. Раздевайся.
_________________________________
* Анна Болейн была казнена.
** «There is no sin but ignorance» — нет греха, есть глупость (в других переводах — «нет греха, есть лишь невежество») — цитата из пьесы Кристофера Марло «Мальтийский еврей».
ГЛАВА 11. УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
— В смысле? — я опешила.
— В смысле, — он прикоснулся к моим плечам, — плащик снимай. Ты сегодня еще не скоро пойдешь домой.
— С чего бы это?
— А вот с того, — он подошел к своей сумке и вывалил оттуда целую кипу бумаг. — Я так понимаю, весь шум из-за того, будто ты считаешь… как бы это помячге выразиться? В общем, ты всё это устроила, чтоб меня уличить. В чём? В том, что я ничего не соображаю? В том, что не сам писал свои работы?
Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать. И стояла, как дурочка, открыв рот. Как он обо всем так быстро догадался? А Морозов тем временем продолжал.
— Так вот — вынужден тебя огорчить. Я не просто сам всё пишу, но к тому же сначала делаю наброски от руки. Потом набираю текст на компьютере. Да, это очень неудобно, отнимает много времени, но так уж я привык. А теперь — я буду писать, а ты — набирать.
— Неужели? — я попыталась скрыть удивление, перейдя в наступление. — И почему же, интересно, я стану это делать?
— Хотя бы потому, что ты испортила мой костюм.
Ох, точно. Я же испортила его костюм.
— Материальный ущерб? И теперь должна типа отработать? Давайте отдам деньгами.
— Не только материальный. Ожоги, знаешь ли… Нет, деньгами не пойдет.
Ой. Еще и ожоги.
— Почему не пойдет?
— Это было бы слишком просто.
Я тяжело вздохнула и протянула руку к бумагам.
— Ладно, наберу. Но только — дома.
— Что ты, Виктория, — он усмехнулся, — я тебе не доверяю. Мало ли что может случиться у тебя дома с этими бумагами, а тут столько труда вложено. При мне будешь набирать.
— Боже, да что за наказание! — вскричала я. — Можно хотя бы не сегодня?
— Нельзя. Мне это срочно нужно.
— Но я устала и хочу есть!
— Вот, — он достал бумажный пакет.
— Что это? — я заглянула туда. — Вы принесли мне еду?
Морозов кивнул. Я вытащила пластиковую упаковку.
— Сэндвичи? С ветчиной? Ужас.
— Почему — ужас? Ты вегетарианка?
— Нет, просто не люблю ветчину.
— А что ты любишь?
— Я, Денис Сергеевич, люблю домашнюю еду. И хочу сейчас есть ее у себя дома.
— Ну что поделаешь? — он пожал плечами. — Не все в жизни происходит, как нам хочется. Я вот, может, тоже предпочел бы сейчас находиться в другом месте.
— Так и идите в… другое место! Вас-то никто не держит!
— Виктория, не тяни время. Не хочешь — не ешь, тогда приступай к работе.
Я скривилась. Поесть все-таки нужно. Я умяла сэндвичи, а потом снова заглянула в пакет.
— А это что? Шоколадка? Странная какая, никогда таких не видела, — я открыла батончик, откусила его примерно на треть и скривилась. — С мятой? Фууу…
— Вообще-то, — сказал Морозов, — этот батончик для меня был. — И раз «фу», давай его сюда.
— Но я уже надкусила!
— И что?
— А вдруг я чем-то больна?
— Ты чем-то больна?
— Нет.
— Тогда давай.
— Нет, погодите, мы сейчас у него спросим, хочет он этого или нет, — я поднесла батончик к губам.
Покосившись на Морозова, я увидела, что глаза у него необычно потемнели — теперь в них было не грозовое небо, а настоящая буря, а потом он рявкнул:
— Дай сюда этот чертов батончик! Немедленно!
Но я уже запихивала его себе в рот и, давясь от смеха, сказала:
— Обойдетесь.
Морозов вдруг стал какой-то странный. Он отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. Обиделся, что ли? Я вспомнила про конфеты и вытащила их из кармана джинсов.
— Ладно, возьмите вот.
— Такое я не хочу.
— Ну и ладно.
Я включила компьютер и начала набирать тексты. Боже, что за кошмарный почерк. Впрочем, какой еще может быть почерк у этого человека?
Морозов тем временем ковырялся в телефоне, с кем-то там переписывался и улыбался. Отлично, Денис Сергеевич, развлекайся. Но потом я все же не выдержала и стукнула ладонью по столу.
— Что такое?
— Вы меня бесите и отвлекаете.
— Как? Я просто молча сижу.
— Вы развлекаетесь, в то время как я, изнемогая от усталости, разбираю ваши каракули.
— Я? Развлекаюсь?
— Чего вы смеетесь? Раз находитесь на рабочем месте — занимайтесь работой.
— Так трудно теперь, Виктория. Ты же поглотила мои углеводы.
Он хмыкнул, но почему-то все-таки включил компьютер и стал что-то там делать.
Закончила я часа через два. Поднявшись, кинула ему листы.
— Всё? Больше я вам ничего не должна?
— Ты шутишь, да? Это только начало. Завтра продолжим.
— Чего? И сколько это будет длиться?
— Я еще не решил.
