Я присела за стол и стала рассматривать бумаги. Что это? Прочитав несколько листов, поняла — Денис Сергеевич пишет (или писал?) книгу. В голове вдруг всплыли его слова о писательском труде.
Роман был о человеке, который всю жизнь стремился к одиночеству — до того момента, пока оно не стало неизбежным. Когда этот человек потерял семью, он переосмыслил свои взгляды, но было уже поздно. Писал ли Морозов о себе? Он говорил мне, что потерял родителей, но что с ними произошло, я не знала. А у героя в его книге родители погибли в новогоднюю ночь — их сбил пьяный водитель. С тех пор этот человек не отмечал Новый год, а январь был для него месяцем траура — в это время он носил только черное. В глобальном смысле вся книга была об опыте преодоления смерти — но это было так талантливо написано, что я не могла оторваться, и лицо не высыхало от слез. Почему-то все мои проблемы, переживания сразу показались такими мелкими, незначительными! В конце я уже не сомневалась, над каким сонетом так долго бился Денис Сергеевич — над тридцатым:
Когда на суд безмолвных, тайных дум
Я вызываю голоса былого, —
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова.
* * *
Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачу я дорогой ценой
За то, за что платил уже однажды!
Но прошлое я нахожу в тебе
И все готов простить своей судьбе.
Так и оказалось. Я нашла несколько десятков вариантов перевода этого сонета — подстрочник он сделал хорошо, но сложить всё в стихи никак не получалось. И вдруг я взяла ручку и написала свой вариант, оставив его на столе. А потом заметила, что наступил рассвет.
Я снова вернулась в спальню, легла на кровать и стала рассматривать Дениса Сергеевича. В ту ночь я впервые увидела его с новой стороны. Оказалось — он не был поверхностным человеком. Но означало ли это, что, думая о нем плохо, я была ПОЛНОСТЬЮ не права?
Не знаю, почему, — внезапно мне захотелось прикоснуться к Морозову. Поддавшись минутному импульсу, я протянула руку и провела пальцами по его щеке.
Денис Сергеевич слегка пошевелился, но не проснулся, а потом вдруг тоже протянул руку и притянул меня к себе. Сердце мое бешено забилось, — как тогда, на свадьбе, — и снова вспыхнул тот страшный огонь — только теперь он был в сто раз сильнее. Что происходит? Я даже думать об этом боялась. Первый раз все эти симптомы могли оказаться случайностью, но второй…
Из книг и фильмов давно известно — это очень опасные симптомы. Настолько опасные, что я должна была немедленно оттолкнуть этого человека и бежать, куда глаза глядят, а вместо этого я еще сильнее прижалась к нему. И тут Морозов открыл глаза. Несколько секунд мы, не мигая, смотрели друг на друга, а потом он испуганно вскочил с кровати.
— Вика, что… Который час? Я думаю, тебе пора уезжать.
Конечно, мне была пора уезжать. Точнее — улепетывать оттуда, пытаясь навсегда забыть об опасных симптомах. Но я открыла рот и ответила:
— Нет.
— Нет?
— Нет. Еще очень рано, и я хочу спать. Когда высплюсь, приготовлю поесть. И только потом уеду, — завернувшись в одеяло, я отвернулась от Морозова.
Наверное, от такой наглости он впал в ступор, потому что ничего мне не ответил. Сосредоточиться на сне после всего пережитого, конечно, было сложно, но я постаралась.
Когда я проснулась — в полдень — Денис Сергеевич сидел рядом со мной в кресле. Он был одет во все черное и держал в руках лист с моим переводом.
— Ты заходила в мой кабинет? — это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Да.
— Что-то еще там читала, кроме переводов?
— Нет.
— Вика, честно!
Но у меня не хватило смелости признаться.
— Нет, больше ничего, честно.
По-моему, Морозов выдохнул с облегчением.
— Ну что ж, — он помахал листом, — а это у тебя вообще-то неплохо получилось.
— Я знаю, — скромно ответила я и добавила, — если вы дадите мне другие подстрочники, я еще лучше смогу.
Он покачал головой:
— Серьезно? Хочешь, чтобы мы закончили это вместе?
Я кивнула.
— Вика, можешь обижаться, но я не вполне уверен в твоей надежности, ведь еще недавно ты говорила совсем другое. Нужно закончить работу к середине февраля, ты уверена, что хочешь это сделать? Уверена, что не подведешь меня?
Я снова кивнула:
— Уверена, Денис Сергеевич.
Кажется, именно так я подписала себе смертный приговор.
___________________________
* Сонет № 30 приводится в переложении Маршака.
ГЛАВА 20. О ТОМ, КАК ОПАСНО ДЕВУШКАМ ЗАНИМАТЬСЯ ПЕРЕВОДАМИ СОНЕТОВ
— Денис Сергеевич, есть такое явление — мурмурация — когда тысячи птиц, выстраиваясь в определенном порядке, формируют удивительные фигуры. Жаль, что со словами и предложениями всё иначе. Иногда они совсем не желают выстраиваться так, как надо.
Вот уже несколько недель мы с Морозовым работали над переводами сонетов. Началась сессия, но все свободное время нам приходилось проводить вместе. Конечно же, на кафедре.
В основном Денис Сергеевич делал подстрочник, а я перелагала текст в стихотворную форму. Иногда он редактировал мои варианты или предлагал свои. Я никак не могла понять, какие черти заставили меня изменить своим принципам, поддаться непонятной минутной слабости и ввязаться в эту авантюру. А может, тогда я просто не хотела ничего понимать. Раз уж дала слово — надо его выполнять, а не рвать на себе волосы, сожалея о минутных слабостях.
Стихи получались хорошие (мне давно говорили, будто у меня талант в этой области), но время от времени будто находил какой-то ступор. Тогда я пыталась найти способы его преодолеть и делилась ими с Морозовым:
— Хочу заметить, ваш метод — писать всё сначала от руки — тоже, оказывается, помогает!
