— От холода? Серьезно? По-моему, здесь очень жарко, — сказал Денис Сергеевич и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
Я судорожно сглотнула и постаралась взять себя в руки.
— И совсем не жарко у нас. Холодно. — Усилием воли я заставила себя произнести эту фразу уверенно и без запинки.
— Ладно. Пусть будет холодно, — почему-то подозрительно быстро согласился со мной Морозов. — А ведь тебе еще лед к ноге нужно будет приложить. Хочешь, помогу?
— Вы мне очень поможете, если поскорее отправитесь спать, — любезно ответила я, решив, что с наваждениями надо быстрее «завязывать». — Все остальное я пока еще в состоянии сделать сама.
— Хорошо. Тогда я наелся, спасибо.
Я отвела его в комнату Алевтины. На мою беду, полки в этом помещении были полностью заставлены фотографиями. Морозов вдруг поднес свечу к одной из них, затем взял ее в руки и начал смеяться.
— Это — ты? Правда? Такая толстая?
Я в негодовании вырвала у него фото.
— Мне тут всего полтора года! Дети бывают толстыми, вы не знали?
Морозов взял другую фотографию — на ней мы были вдвоем с Алевтиной. И заметил:
— А вы с сестрой всё-таки похожи.
Конечно, это была неправда. Но чтобы скорее отвязаться, я не стала спорить — ответила:
— Неудивительно, раз мы — родственники.
И только собиралась сказать — ну хватит пялиться на фотки, пора спать, как Денис Сергеевич выудил новое фото. Где мы были вдвоем с Королевым. Никогда не забуду — это фото было сделано в день выпускного Сергея и Алевтины. Я тогда еще пребывала в счастливом неведении насчет их отношений и радостно улыбалась.
— «Love alters not with his brief hours and weeks,
But bears it out even to the edge of doom», — сказал вдруг Морозов.
Между прочим, это был отрывок из последнего переведенного нами сонета. Я вспомнила, как мы спорили насчет толкования первых строк этого сонета. Там был двойной смысл — "да не признаю я, что возможны препятствия для союза верных душ" и "пусть я не буду препятствием для союза верных душ"*. Но сейчас Денис Сергеевич процитировал другую фразу — «любовь не меняется с быстротекущими часами и неделями, но остается неизменной до рокового конца».
Зачем он это сказал? В голове промелькнуло, как я недавно смотрела в глаза Королеву и ничего при этом не чувствовала.
— Почему вы вдруг вспомнили самую тупую фразу из всех сонетов?
— Тупую? — переспросил он.
— Глупо думать, что существует неизменная любовь.
— Откуда ты можешь знать, что она не существует? — даже при свете свечи я увидела, как Денис Сергеевич прищурился. — Разве ты когда-нибудь любила по-настоящему?
Что еще за выпад?
— А вы откуда можете знать, что она существует? — парировала я. — Разве вы когда-нибудь любили по-настоящему?
И тут же пожалела, что это сказала.
— О! Я вижу, тебе многое обо мне известно, — заметил Морозов. — Интересно, где ты почерпнула такие сведения? Ах, да! Ты же читала мою книгу!
— Что? — от удивления я покачнулась и чуть не упала.
— Я потом нашел следы — в некоторых местах рукописи ты чернила размазала.
Вот же черт! Хорошо, что темно и не видно, как я смутилась.
— Конечно, после этого ты могла сделать вывод, что я никого никогда не любил. Ни по-настоящему, ни… вообще никак, — продолжил он. — Только, Вика, я ведь писал эту книгу несколько лет назад. А сейчас достал переписывать. Теперь я знаю многое про любовь. Знаю, что она может залечить любые раны.
Меня эти слова будто ножом полоснули. Так и хотелось съязвить: «… только чтобы залечить ваши раны, потребовались двухметровые ноги».
Конечно, ничего подобного я вслух произнести не могла. Просто сказала:
— Спокойной ночи, — и вышла из комнаты, отправившись на кухню прикладывать лед к ноге.
Как жаль, что к сердцу лед не приложишь! Оно продолжало полыхать — от негодования и обиды. Сон как рукой сняло. Нет, вы только посмотрите — этот ценитель юных красоток еще будет рассказывать мне о настоящей любви!
Заснуть удалось лишь к утру. Проснулась я часов в десять от умопомрачительных ароматов, разносящихся по квартире. Проковыляв на кухню, обнаружила, что Морозов…? Чтоооо? Готовит завтрак?
— Э-э… что вы делаете? Готовите? — удивленно выдавила я.
— Доброе утро! — он повернулся ко мне, — ха-ха, видела бы ты сейчас свое лицо! Чему ты удивляешься? Думала, я не умею готовить? Нет, Вика, я умею. Научился когда-то. То есть — пришлось научиться. Просто мне обычно некогда, да и не люблю я это дело. Но сегодня же — праздник. Решил — надо тебя хоть как-то поздравить, — сообщил он с абсолютно невозмутимым видом и начал сервировать стол.
Чего-чего? Я еще не отошла от ночного разговора, и вся эта ситуация меня очень рассердила.
— А зачем вы МНЕ готовите завтрак? Девушке своей готовьте! И ее поздравляйте! — вырвалось у меня.
Морозов странно на меня посмотрел, а ответил на мой выпад и вовсе удивительно:
— Вика, у меня в последнее время возникают сомнения, что ты — филолог. Ты точно сама проводила лингвистический анализ текстов?
Вот к чему такое говорить, а? Я рассердилась еще больше и сказала:
— А у меня возникают сомнения, что вы — доктор наук. Такие тупые вещи иногда выдаете.
По непонятной причине Морозов и на эту реплику не обиделся, а с насмешкой произнес еще более странную фразу:
— Так наличие ученой степени не свидетельствует о наличии ума, ты разве не знала? Ученая степень говорит лишь о том, что человек умеет добиваться поставленных целей.
Я вдруг подумала, что наш диалог в данный момент напоминает постмодернистский текст — какой-то смысл в нем есть, но какой именно — понять сложно. Или смысл в том, что Денис Сергеевич хочет прикинуться дураком?
Пока я раздумывала, не обрушить ли этот завтрак ему на голову, входная дверь распахнулась и в квартиру ввалилась Алевтина. Увидев нас, она сделала квадратные глаза.
