— Скажем так: ребёнок нуждался в помощи. Я её оказал. А так все мои намерения чистосердечны и прозрачны. И хочу я лишь одного: сделать правильно, по закону. И я его не с лавочки стибрил и не у матери увёл. Мне ребёнка подбросили прямо под дверь квартиры.
— И сразу же — миллион вопросов, — разводит руками Николай Васильевич. Он похож на суслика и таракана одновременно. Длинный такой, нескладный. Жиденькие волосики нимбом назад зачесаны. А главная несуразность в нём — усы щёткой. На этом худом сусличьем лице они смотрятся как мочалка — слишком чужеродно. И фамилия у него примечательная — Гоголев.
— Давайте мы на все вопросы, которые сможем, ответим и покончим со всем сразу.
— Сразу не получится, — обрадовал меня этот милый человек. — Это, Морозов, ЧП, между прочим. Младенцы на улицах не валяются.
И понеслось, и закрутилось. Тяжелей всего было отдать Даньку. Его осмотрели медики, появились тётки из органов опеки.
— Я бы хотел участвовать в его жизни, — прозвучало по-идиотски, но правильно. — Готов помогать, чем надо, заботиться по мере моих сил.
— Разберёмся, — уклончиво ответила та, что постарше. Сухая и холодная. А ещё у неё глаза скользкие, как у рыбы. Я ей сразу не понравился. Смотрела на меня как на грязь под ногами. — Государство заботится о брошенных детях и даёт им всё самое лучшее. В том числе, и родителей, которые будут максимально достойны принять на себя ответственность за ребёнка.
Слова она выговаривала чётко и кривилась от брезгливости, глядя на меня.
— А вы, судя по всему, не самый лучший представитель человечества.
Ясно. Пропахала носом данные, что вписывались в акт оформления малыша. Мысленно я выругался и призвал на её голову лучи поноса. Спокойствие, Карлсон, главное — спокойствие. Если я сейчас начну спорить, сделаю только хуже. И я не оставил в покое никого — записал все данные, имена, фамилии, телефоны. Сделал всё, чтобы мой малыш не потерялся. Сейчас это было важнее всего. А дальше будет видно.
Данька ревел белугой. Бедный мой мальчик. Столько потрясений и стрессов. И всё из-за его идиотки-матери.
Телефон ожил, когда я без сил сидел в машине и пытался прийти в себя. Думал, как утрясти все дела и какие шаги следует предпринять дальше.
— Ты что натворил, идиот! — визжала Лана, как сумасшедшая. — Тебе это просто так с рук не сойдёт, так и знай!
— Здравствуй, дорогая, — прервал я её вопли. — Наконец-то ты появилась. Я и так ждал тебя непростительно долго, ты не находишь?
— Ты заплатишь за всё, — зашипела она змеёй, но я лишь плечами пожал: самое время разобраться, что всё это значит, поэтому её угрозы — всё равно что летний дождь: пошумел — и высохло.
— Нам пора встретиться, ты не находишь? Поговорить.
— Слабак, слизняк, мерзость! — продолжала выдавать на-гора моя бывшая эпитеты посочнее. Ну, калометателей сегодня и без неё хватило, так что одним куском дерьма больше, одним меньше — роли не играет.
— Когда выскажешь всё, что обо мне думаешь, хочу услышать время и место, где мы с тобой встретимся, — удачно вклинился, пока она набирала в лёгкие воздух и переводила дух.
— Ты же даже с ребёнком не смог управиться — помчался то к мамочке, то в полицию! Я сегодня же заявлю на тебя! Ты вор, Марс! Грязный беспринципный похититель младенцев!
Она могла запугать кого-то другого. Судя по всему, полиция — последнее место, куда она хочет идти. Хотя бы потому, что туда она могла стукнуть сразу, как только я сделал ошибку и занёс малыша в свою квартиру. Но она почему-то затаилась и выжидала. А тут вдруг такие взрывы со спецэффектами.
— Лана, время и место. Или я возвращаюсь в полицию и рассказываю, что догадываюсь, кто может быть матерью Даньке. Там, кстати, и твои испражнения в эпистолярном жанре остались.
— Ничего не сможешь доказать! — выпалила она. — Ты сам их сочинил и распечатал!
Хороший выстрел. Да. Я как-то и подзабыл, что подлость — это её истинное лицо, которое она ловко прятала под эпатажностью. Притворялась эдакой немного экстравагантно-чокнутой дивой. На самом деле, у неё всегда и во всём расчёт свой имелся.
— Ладно, — нет так нет. Встретимся в полиции. А там ещё посмотрим, кто докажет, что не верблюд.
И я отключил телефон. Пусть помучается. Ей полезно. А я тем временем завёл машину и поехал в центр. Там есть пара кафе, где я люблю бывать. Мне пусто и мерзко, но поесть всё же не мешает. День уже к закату близится.
Я успел насладиться тихой музыкой и сделать заказ, когда стул напротив отъехал с шумом и на него упала девушка в белом платье. Белое с синей вышивкой по подолу и квадратной горловине. Ей идёт.
— И снова здравствуй, Лана, — смотрю я в её синие, под цвет вышивки, глаза.
Она отбрасывает иссиня-чёрные волосы за плечи. Губы и глаза у неё злые. Никогда не понимал её манеры так ярко краситься. Выглядит старше и вульгарно.
— Марс, не знаю, как ты это сделаешь, но другие варианты не рассматриваются: ты заберёшь нашего сына оттуда, куда ты его сплавил, и женишься на мне. Иначе я устрою тебе такую жизнь, что ты миллион раз пожалеешь о собственной несговорчивости!
=15. Арсений
Она всегда была такой — импульсивной, с какими-то надуманными страстями. В ней всё было гипер: активность, страсть, дурь.
Иногда мне казалось, что в ней погибла актриса трагедийного жанра, но тут же я себя одёргивал: нет, блистать на сцене — не её, потому что Светлана всегда переигрывала. Вот как сейчас.
— Лана, — пристально смотрю ей в глаза и пытаюсь спокойным тоном притормозить её бурный темперамент, — а что же ты сразу ко мне не явилась с Данькой на руках? Пришла бы на порог и бабахнула: вот я, вот сын, женись. Нет же, ты почему-то всё сделала не по уму. Не ищешь лёгких путей или как?..
— Данька? — она уставилась на меня так, словно тень отца Гамлета увидела с черепом в руках. Кажется, из всех моих доводов она только одно уловила.
— Я сына так назвал. Ты же не удосужилась. Ни имени ребёнка написать, ни документы приложить. И я хочу услышать ответы на свои вопросы.
