=31. Надя
Сеня уехал, и сразу стало пусто. Тихо и непривычно. Никто не варил вкусный кофе, не шумела вода в душе, никто не встречал меня с улыбкой. Муся только ходила по пятам. Она, как и я, осиротела.
— Не смей рожать без Сени, слышишь? — пригрозила я кошке, но она лишь тяжело вздохнула в ответ и посмотрела на меня с укором, словно хотела сказать: «Я не контролирую этот процесс».
Я вчера так и не села за планшет, зато проснулась рано и с утра немного наверстала упущенное. Работалось легко — моя стихия. Образы так и выпрыгивали из меня, по ходу добавлялись детали и штришки. Они ничего общего не имели с деловым стилем, зато с головой погружали в сказку.
— Ничего себе, — присвистнул Никитос и впервые, наверное, посмотрел на меня с уважением. Соник снова фыркнула, но уже потише. Она перекусила себя — у неё получалось отбрасывать лишнее и, сцепив зубы, работать: дома Соня тоже не бездельничала, а приволокла с утра новые эскизы и наработки.
У нас получалось совершенно разное. Мне не хватало именно этого — единства стиля, делового подхода, какой-то элитности, что сквозила в каждом Сонином рисунке. Я понимала: не дотягиваю, и то, что я создала, не совсем годится для заказчика. А где-то внутри рождалось понимание, будто пелена с глаз упала.
— Я предлагаю сделать микс — объединить наши усилия, — свершилось: я произнесла это вслух.
— Вот ещё! — заартачилась Соня, прикрывая руками своё «богатство», как наседка цыплят.
Я её хорошо понимала. Нелегко оторвать кровное от сердца. Гений кинул на меня задумчивый взгляд. Гера вздохнул. Он, наверное, единственный понимал, что моё предложение обречено на провал.
— А если подумать? — Гена первым сделал заход на священные земли синей Сони.
— Нет! — когда Сонька злится, то становится крыса крысой.
Я пожимаю плечами. Нет так нет, не драться же мне в самом деле. Но Гена делает знак: продолжай, работай. Видимо, в нём не умерла надежда уломать Соню на тандем. У нас двое суток остаётся до часа «Х».
— Перекинь-ка мне файлы, — просит Гений в конце рабочего дня. Он специально дождался, когда все уйдут. Вид у него загадочно-нейтральный, словно он знает что-то важное, но пока никому ничего не скажет.
Я и не пытаюсь расспрашивать. Движение извилин в голове Гения — неизвестные траектории, поэтому я молча делаю то, о чём он попросил, а затем, ошалев, наблюдаю, как он деловито загружает в мой ноут какие-то файлы.
— Это наработки Сони. Сделай то, что считаешь нужным, а там посмотрим. Чистой воды пиратство и бессовестное использование чужой интеллектуальной собственности, но я не возражаю: у меня руки чешутся попробовать.
К моему счастью, молчит телефон. Сегодня Слава не позвонил ни разу. Занят, наверное. А может, решил мне передышку устроить, чтобы осознала и заскучала. Неимоверное облегчение — постыдное и трусливое, но я так счастлива, что готова зарыться в песок от пяток до макушки. Страусы отдыхают, когда я прячусь от проблемы, которую давно следовало бы решить.
В час-пик я решила не ехать маршруткой — выбрала длинный путь. Мне жизненно необходим трамвай. Покачиваясь на рельсах, сидя на не очень удобном сиденье, я создавала образы. А ещё думала о Сене. Он же может мне позвонить? Или нет?..
У подъезда меня ждал сюрприз.
— Здравствуй, Надя, — поднялась с лавочки Сенина мама. Ей необычайно шёл белый цвет: брючки по фигуре, кофточка с декольте, спортивный пиджак. Волосы мягким длинным каре падают на плечи.
— Вера Ивановна, добрый вечер, — у меня язык от неожиданности во рту словно распух. И сразу сжимается сердце: что-то с Сеней?.. Но она улыбается мне жизнерадостно.
— В дом пустишь?
— Да-да, — бросаю на неё встревоженные взгляды, но Вера Ивановна великолепна — улыбается почти счастливо и, как я в неё ни вглядываюсь, не вижу фальши и натянутости. Она кажется мне естественной и спокойной, довольной жизнью.
— Лифтом или пешком?
— Люблю лифтом, — признаюсь, смущаясь. — Мне всегда почему-то кажется, что лифт — это космическая ракета, которая летит к далёким звёздам.
— Ну и фантазия, — крутит Сенина мама головой и уверенно нажимает на кнопку. — А вот Сеня любит пешком. Спортивный мальчик. Всю жизнь таким был — энергичным и целеустремлённым.
Мы входим в квартиру, нас на пороге встречает Муся. Вера Ивановна наклоняется и гладит белоснежную красавицу.
— Надо же. Кошку завёл. У нас никогда животных не было. Да Сеня и не просил. А тут — смотри, ещё и с приплодом взял. Я совсем не знаю своего сына, получается.
Она ходит по комнатам как хозяйка. Заглядывает на кухню, осматривает кабинет, но дальше не идёт.
— Чай, кофе? — предлагаю, чтобы заполнить паузу. Она проверяет не вынесла ли я чего ценного, пока Сени дома нет? Как-то мне нехорошо от пристальных взглядов, которые Сенина мама на меня бросает.
— Нет, не нужно. Я хотела спросить… Ты знаешь, где подкидыш сейчас находится?
— Он Данька, — мне почему-то становится обидно за малыша.
— Да-да, конечно, — отводит она глаза и часто моргает. — Хороший мальчик. Светлый такой, чистый. Я бы хотела навещать его.
— Завтра сходим. Сегодня уже поздно. Договоримся. Я на работе задерживаться не стану. И поедем. Я тоже по нему соскучилась. Он там плачет, ему там плохо.
Лицо у Веры Ивановны меняется. Она вздыхает, а затем смотрит на меня, словно хочет что-то увидеть, но пока не может.
— Это, наверное, странно… Но в те часы, что я провела с Даней, я была счастлива. Почувствовала себя бабушкой — настоящей. Искала и находила в мальчике черты своего сына. И улыбался он похоже, и реснички… и волосы тёмные вьются. А ещё он такой же жизнерадостный. Я представляла, как он подрастёт, и я поведу его в свою секцию. Мы будем заниматься гимнастикой, как когда-то с Сеней. И даже если ему не понравится — пусть. Я и музыкой с ним готова была, и рисовать… лишь бы он был счастлив. Я мысленно вела его за руку в школу, думала, как буду гордиться…
Она умолкает и снова тяжело вздыхает. Я молчу. Мне нечего сказать этой женщине, что тоскует о ребёнке.
