Муся плотно обосновалась в коробке. Она делала вылазку к миске с едой, жадно давилась, беспокойно поглядывая на своих бело-розовых красавцев, мчалась в туалет на лоток и снова подгребала под себя свои сокровища. Котята сосали молоко, и Муся довольно жмурилась, радостно вздыхая. Никогда не думал, что буду с умилением наблюдать за мамой-кошкой. Помешательство какое-то. Не будь Муся при исполнении, я бы затискал её, наверное.
На столе — записка. «Не скучай. Скоро встретимся!». Немного размашистый, но красивый почерк. И от этих слов внутри меня рождается нежность. Надя не забыла. Думала обо мне, когда пила кофе.
— Мам, я дома, — звоню я родительнице. — Да, вернулся пораньше.
— Вот и хорошо, — щебечет моя жизнерадостная ма, — а я к Даньке собралась. Езжу каждый день. Надюшке некогда, работает и устаёт, да и пускают здесь по вечерам неохотно, но мы с ней каждый день созваниваемся!
Это что-то новое, а я пропустил. Кажется, мои девочки за моей спиной свели более тесное знакомство. Но поговорить с Надей у нас времени не было, зато мама выкладывает новости с охотой.
Они нашли общий язык. А я думал, маме понадобится время, чтобы привыкнуть.
— Она не похожа на твоих случайно проходящих э-э-э… девушек, — пытается объяснить мне мама то, что и так очевидно.
И вот эта её заминка хорошо даёт понять, что она думает обо всех тех, кто так или иначе крутился вокруг меня. Или я вокруг них — уже не важно, потому что всё, что было в прошлом, сейчас для меня настолько далеко, что я и сам диву даюсь. Как всё стремительно меняется.
— Я заеду за тобой, вместе к Даньке сходим, — прерываю я её бесконечно журчащий поток речи.
— Вы бы на выходных ко мне в гости, что ли. Я соскучилась и по тебе, и по Надюшке! А то устала я костями трясти в вашу даль!
Собираться с телефоном у уха неудобно, но я терплю: маму нужно выслушать, дать ей самые важные мысли проговорить. Иначе обид не оберёшься.
— У Данечки зубки режутся, — продолжает тарахтеть мама уже у меня в машине. — Мы перепробовали все средства. Ты знаешь, кое-что помогает! Я ему игрушки экологически чистые купила, чтобы зубки чесал.
Пока она подробно рассказывает о прорезывании зубок у младенцев, я звоню детективу. В динамике уныло проходят длинные гудки, а я невольно думаю: какое счастье, что я не стал следить за Надей. Не обидел её недоверием, не стал выяснять, какие тайны она от меня прячет. А ведь был порыв знать о каждом её шаге. И, как ни крути, история со Славой саднит. Многолетняя дружба всё же не хочет отпускать. Мне жаль его. Жаль, что всё так неловко закончилось. Может, не нужно было так резко рубить канаты, но внутри всё противилось тому, чтобы он был рядом, смотрел на Надю, вспоминал, что между ними было.
— Нет, пока всё без изменений, — отчитывается Виталик, и внутри рождается недовольство, глухое раздражение. Ну, Лана, попадёшься ты мне. Больше не будет вежливых реверансов. Разберёмся по-настоящему жёстко и бескомпромиссно.
В то, что она исчезла навсегда, я не верил. Что-то было в этой истории с ребёнком нечистое, и если Лана появилась, вынырнет она и в этот раз, чтобы поставить новые условия.
Данька, пока я его не видел, изменился. Больше не было довольного жизнью крепыша. И дело даже не в том, что он похудел — это ещё как-то можно понять: зубки, стрессы. Он стал каким-то не выделяющимся. Общий ребёнок среди себе подобных. И одет вроде неплохо, и чистенький, а мне чудится, что въелся в него какой-то запах казёнщины и сиротства.
— Смотри, он тянется к тебе. Узнал! — шмыгает носом мать.
Я прижимаю маленькое тельце к груди. Данька что-то рассказывает мне, жалуется на своём тарабарском, а затем, успокоившись, сосредоточенно тыкает пальцем мне то в нос, то в глаза, крепко цепляется пальчиками в волосы. И я терплю. Я бы ещё и не то вытерпел, лишь бы малыш был счастлив.
— Жаль, что нам его не отдают, — вздыхает мама, когда мы я везу её домой. — У нас бы ему куда лучше было. И присмотренный, и накормленный. С ребёнком заниматься нужно, чтобы развивался, а не только попу мыть да соску в рот пихать. Ты видел? Он пустышку сосёт, а ведь раньше не брал. Ему не хватает общения и ласки.
Она бьёт по больному, но пока ничего нельзя сделать.
— Утрясётся, мам, — пытаюсь её успокоить, но слова, произнесённые сквозь стиснутые зубы, больше похожи на рык и никакого спокойствия не несут.
Мама тяжело вздыхает и умолкает. Как же непросто всё. Но я упрямо думаю, что обязательно найду выход.
Надя
Вначале позвонил Слава. Я не стала отвечать. Больше всего на свете я боялась, что он придумает очередную пакость или начнёт давить на меня. Из-за этого звонка у меня всё из рук летело. Вот же гад, испортил такое утро!
Я уходила из дома бесшумно, почти на цыпочках. Я даже в душе старалась плескаться тихо, чтобы не потревожить Сеню. Но в квартире хорошая звукоизоляция. А спальня далеко и от кухни, и от санузла.
Повинуясь какому-то порыву, написала Сене записку. Словно мы давно пара. И такие знаки внимания — привычный и милый ритуал. Ждала его звонок, когда проснётся, но Сеня молчал слишком долго.
Это так странно: ждать, чтобы услышать голос. Неважно, какие слова прозвучат. Главное — услышать.
— Привет, — отзывается он в обеденный перерыв, и я выскакиваю из столовой, бросив пирожки и компот. — Прости, что не позвонил раньше. Не хотел наспех.
Он рассказывает, как ездил с мамой к Даньке. Смеётся и шутит. А голос у него грустный. Я плохо понимаю, о чём он говорит. Вслушиваюсь в голос и интонации. Хочу спросить, что его так растревожило, но не могу. Наверное, лучше глаза в глаза. И я начинаю об этом мечтать, как только мы «расстаёмся».
Это выше меня. С этого момента работа движется с неимоверным вдохновением и скоростью. Кажется, будто внутри меня какой-то моторчик включили.
Соня, вздыхая, бросает на меня многозначительные взгляды, но я делаю вид, что не понимаю её намёков. Ей хочется расспросить, но она ходит вокруг да около, как лисица, что не может просунуть мордочку в слишком узкое горло кувшина.
С точно такими же крыльями я вылетаю, когда рабочий день заканчивается. Спешу на остановку. Дома меня ждёт Сеня.
