Наверное, я сошла с ума, спятила, тронулась умом или отправила адекватность далеко в космос. Но я протягиваю руку и касаюсь кончиком пальца капли крови на губе сводного брата.
Прошла секунда. А потом боль хрустнувшего запястья ослепила и заставила вскрикнуть. Я попыталась выдернуть руку, но попытка оказалась тщетной. Лекс был пьян, а глаза его безумны. И не успела я и ойкнуть, как он дёрнул меня, и в одно мгновение подмял под себя, навалившись всем весом.
Он тяжёлый, от него пахнет алкоголем, смешанным с парфюмом. Едко, пугающе. Мне нечем дышать. Я задыхаюсь, а крик так и застревает в горле, не вырвавшись. Пытаюсь отчаянно бороться, оттолкнуть парня. Но разве это мне под силу? Моё кошачье сопротивление он даже не ощущает.
— Рад, что ты пришла, — хрипит он мне куда-то в шею.
А потом прижимается губами, присасывается к нежной коже, больно кусает, отчего я вскрикиваю.
— Охуенно сегодня пахнешь.
Лекс стаскивает с плеча майку и проводит языком. Страх, боль, унижение — всё смешивается в жуткий коктейль, приправленный каким-то странным жгучим ощущением. Тело будто оголённый электрический провод.
Когда ладонь Шевцова больно сжимает грудь, я зажмуриваюсь и замираю. С ужасом осознаю, что бороться бесполезно. Мы одни в огромном доме, сейчас ночь, а намерения Шевцова вполне прозрачны. Если стану бороться, будет только хуже.
Моё тело каменеет. Пусть так. Я просто сожму зубы и буду терпеть, пока всё не закончится. Пока он меня не отпустит. А что делать завтра — придумаю потом.
Но когда Лекс втискивает своё колено между моими и прижимается бёдрами, я не выдерживаю и выдыхаю:
— Лёша, пожалуйста, — голос срывается, — я не хочу. Не надо, Лёша…
Шевцов вдруг замирает, поднимает затуманенный взгляд, пытаясь разглядеть что-то в моём лице при неверном свете луны. Во взгляде проступает шок.
— Бестолочь? — его голос всё ещё хрипит, но в глазах появляется осознание, и Лекс поднимается на вытянутые руки. — Какого хера ты тут забыла?
— Хотела убедиться, что ты целый и невредимый, — отвечаю тихо, боюсь даже пошевелиться, вдруг он разозлиться и продолжит.
— Чокнутая. Убирайся! — Алексей отстраняется и, не дав мне даже возможности выползти из-под него, сталкивает к кровати.
Я скатываюсь и падаю, неуклюже приземляясь на четвереньки, едва не взвыв от боли в недавно ушибленном колене. А потом едва ли не с низкого старта делаю ноги.
Расстояние до комнаты кажется длинным и непреодолимым. За мной никто не гонится, но всё же стремглав бросаюсь к двери. Момент, когда я судорожно закрываю замок в своей комнате, становится уже регулярным. Но в этот раз получается далеко не с первого раза, потому что руки просто ходуном ходят. До кровати я тоже добираюсь не сразу. Просто оседаю на полу посреди спальни в полной темноте, чувствуя подступающую истерику.
Какого чёрта, Шевцов? Что такого я сделала тебе? За что ты превратил мою мечту жить с матерью в ад?
Глава 28
Память.
— Знаешь, Лёха, — как-то сказал Должанов, — это стрёмно — помнить всегда, что творил по синьке. Бухой он на то и бухой, чтобы забыться.
И я с ним вполне согласен, потому что моя память, наверное, уникальна. Как бы я не надирался, хоть до поросячьего визга, я всегда всё помню.
После вчерашнего «разговора» с Ермолаем и его миньонами мы с парнями хорошо накидались. Тому дерьму, что бурлило внутри меня, нужно было дать выход.
Я понял, что подо мной не Ирка, ещё до того, как она начала умолять. За пару секунд. Ирка пахнет совсем иначе — ярче, развратнее, слащавее как-то. А ведь дура бестолковая с огнём играла, едва не доигралась.
Бестолочь хоть и бесит меня, но ведь я не хотел ничего такого. Трахать ревущую подо мной тёлку не в кайф.
И всё же, в душе гадко как-то. Испугал девчонку. А она только по началу сопротивляться пыталась, а потом одеревенела вся, застыла, словно сдалась. Просила не трогать. «Не надо, Лёша, пожалуйста…»
— Блядь! — остервенело бью кулаков в дверцу шкафа. — Дебил!
Подсохшие раны на костяшках лопаются, измазывая белое дерево. Боли я не чувствую сейчас.
Ей же вчера и от Ермолая досталось. Хуёво всё это.
Я иду в ванную. Нужно засунуть голову под кран, может хоть тогда в ней перестанет стучать набат. Но воды в кране, почему-то, не оказывается. Что за фигня такая? Придётся тащиться в общую на первом этаже.
Забираю свой шампунь и полотенце, натягиваю футболку и выхожу из комнаты. Отец со своей Наташей, видимо, так ещё и не вернулись. В доме тихо. Дверь в комнату девчонки плотно закрыта.
На пару секунд я замираю перед её комнатой. Вчерашнее не даёт покоя, точит. Наверное, нужно что-то сказать. Но лучше это сделать после душа. Смыть с себя этот въедливый запах клуба и его атмосферы.
Но стоит мне только подойти к двери ванной, как она распахивается, и девчонка носом утыкается в мою грудь. На ней свободные шорты и майка. Но не та, что была вчера.
Бестолочь отшатывается и замирает, хлопая ресницами. В глазах страх, в теле дрожь. Дурочка, я не кусаюсь.
«Хватит пялиться на её голую шею» — отдаёт отчёт мой похмельный мозг.
Он прав. Потому что малявка сейчас чувств лишится от страха.
— П-привет, — шепчет она, сглотнув.
Я немного отхожу в сторону, и «сестрёнку» будто ветром сносит. Будто я чудовище, монстр какой-то.
«А ты и есть монстр» — снова шепчет мозг, и мне хочется стукнуть кулаком по лбу.
Контрастный душ возвращает порядок в мысли и бодрость в тело. Под правой лопаткой тянет мышцу — видимо Ермолаю больше доставалось правой. Придётся терпеть, чтобы тренер не заметил, иначе его разорвёт от злости: до соревнований четыре дня.
Растираюсь энергично полотенцем. Теперь нужно плотно поесть, и тогда грёбаное похмелье канет в лету. И с девчонкой поговорить… И именно это напрягает больше всего.
Когда я захожу на кухню, она домывает за собой посуду. Бросает на меня затравленный взгляд и роняет в раковине кружку.
— Слушай… — чешу затылок, хер знает, что сказать ей. — По поводу вчерашнего…
Яна разворачивается и прирастает спиной к столешнице. Господи, у меня рога выросли, что ли? Смотрит так, словно задохнётся сейчас от ужаса. Глазищи свои голубые распахнула. Это бесит.
- Знаешь, — зло берёт верх. Хотела видеть зверя, девочка, получи. — Ты сама виновата. Тебе раньше никто не говорил, что от пьяных нужно держаться подальше?
Охренеть, извинился. Твою мать, Шевцов.
Лицо у бестолочи вспыхивает, а нижняя губа оттопыривается. Неужели собралась слякоть разводить? Она дёргается с места, намереваясь сбежать, но я ей не даю. Замечаю на бедре на границе шорт и кожи тёмные разводы.