— Кроме того, что у тебя пошла кровь!
— Перестала же.
Его слова обидны, но грубость — меньшая из моих проблем на данный момент.
С каждой минутой разговора я чувствую, как меня заполняет ужас. Он вообще непробиваем. Абсолютно и полностью. С какой бы стороны я ни подходила, какие бы доводы ни выдумывала, — словно бьюсь головой об стену, царапаю ногтями глухую плиту, барахтаюсь, с каждым движением лишь сильнее увязая в безысходности.
Он говорил мне столько приятных слов, так нежно любил меня. Он… стал для меня всем, а теперь собрался бросить?! Я не хочу оставаться богатой вдовой! Я хочу прожить с ним долгую жизнь! Я не какая-нибудь там тупая кукла, которой можно заткнуть рот блестящей цацкой. И мне до глубины души обидно, что именно так он обо мне думает.
— Я тебя люблю. — Спустя еще один час я просто плачу, сжавшись в комочек на диванчике и понимая, что ничего не могу сделать. Я уговаривала, убеждала, злилась, он даже бровью не повел. — Так сильно люблю.
— И я тебя люблю, — он терпит буквально из последних сил. — Лада, я всю жизнь тебя люблю.
По привычке мне хочется скорее взять себя в руки, чтобы не раздражать и не расстраивать его. Подыграть ему, помочь, поддержать. Но не в этом же вопросе!
— Лада, просто ни о чем не думай, я обо всем позабочусь.
— И научишь жить без тебя, верно?
Он кивает, а я отворачиваюсь. Я… как я могу идти ужинать с ним под руку и радоваться, зная, что, возможно, именно сейчас страшная болезнь его убивает и он ничего не делает, чтобы сражаться? Как я могу улыбаться, что-то планировать, принимать его подарки и поцелуи, когда сама… будто соучастница?
Я ради него на все готова, я никогда его не предам. И уж точно не стану спокойно наблюдать, живя удобной сытой жизнью, как самый лучший мужчина на свете идет на верную смерть.
— Ты пойдешь в больницу в понедельник, Кирилл. Иначе…
— Иначе что? — он скрещивает руки на груди и прищуривается.
Иначе мы расстанемся.
Расстанемся. Расстанемся. Расстанемся. Какие страшные слова! Я закрываю рот ладонью, не желая произносить их вслух.
Вместо этого хватаю со стола телефон и швыряю его в стену.
Кирилл не пошевелился. Тогда я тянусь к пульту и бросаю его в телевизор, разбивая экран. Кирилл крутит у виска, достает сигарету, третью за сегодня(!), и уходит на балкон. Курит там.
Итог моей истерики — он делает себе еще хуже, потом снова будет кашлять! Это все, чего я смогла добиться, тараторя два часа без остановки. На меня накатывает паника, я вдруг резко вспоминаю, почему так сильно боялась его поначалу.
Равнодушие. Стопроцентная холодность в глазах и в принятии решений. Самодурство, подкрепленное профдеформацией.
Он судья уже полтора года, и до сих пор у него не было ни одной отмены. Сколько бы я ни билась над апелляцией, ничего не получается.
Но ведь он сделал так много уступок! Он слушает меня, спрашивает мое мнение по многим вопросам. Заверяет, что мы семья.
Разве такие вещи, как здоровье, не обсуждаются на семейных советах?
Кирилл словно отшвыривает меня в прошлое, когда я сидела перед ним на заседаниях и лишний вдох боялась сделать. Неподкупный! Ни слезами, ни лаской его не взять. Ни деньгами, ни телом. Он сказал мне об этом однажды прямым текстом. Но я забыла. Поверила, что у нас может быть иначе. Что у нас есть общее будущее.
Он долго курит там один. Возможно, все же передумает? Надежда теплится, греет сердце. Меня снова и снова захлестывает ледяной водой. Столько времени греть океан, чтобы сдаться и замерзнуть насмерть в его водах.
Кирилл выходит через пять минут, бросает на меня взгляд:
— Ты почему еще не оделась? Я голоден.
— Потому что мы не договорились.
— Если ты не поспешишь, я уйду без тебя. Твоя истерика уже начала действовать мне на нервы.
— Кирилл, неужели у меня нет права голоса? Это ведь я, твоя семья. Твоя девочка. Ты меня совсем-совсем не слушаешь.
— А ты меня, — он поджимает губы и эмоционально разводит руками.
Хоть какие-то эмоции за вечер, боже!
— Лада, все было хорошо вчера. Все хорошо сегодня. И завтра тоже будет отлично. Не накручивай себя на ровном месте. Что ты сейчас хочешь услышать? Я не пойду по врачам, потяну столько, сколько можно. Лечиться я не стану. Превращать остаток жизни в непрерывное прощание — тоже не по мне.
— Мне надо убедиться, что ты здоров, — говорю упрямо.
— Этого я тебе обещать не могу. Пожалуйста, как моя будущая жена, поддержи меня. — Он присаживается на корточки около моих ног, смотрит снизу вверх. Трогательный, безумно нужный.
Мое сердце болит и колотится, но я отрицательно качаю головой.
— Во всем на свете, кроме этого вопроса, Кирилл, — кусаю губы. — Потому что я слишком сильно тебя люблю, — слезы вновь струятся по щекам. Я не понимаю, почему не спросила его раньше о здоровье, не задала прямых вопросов.
Я просто… привыкла ему во всем доверять. Слепо. И сейчас в ужасе от того, какую жизнь он для нас выбрал.
— Я знала, что у тебя был рак. Ты справился один раз, теперь у тебя есть я. Вместе мы…
— Блть! — он вновь всплескивает руками и поднимается на ноги. И я понимаю, что вывела его из себя. — Знаешь, рак чего у меня был? — ведет рукой по ширинке. — На кастрацию я не пойду, для того чтобы подольше тебя радовать своей физиономией. Импотенция, депрессия, слабость… дальше я не дочитал.
— Существуют же гормональные препараты.
— Лада! — он сильно злится. — Этот разговор закончен. Я такой, какой есть. Не нравится — не пользуйся.
Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь.
— Значит, ты предпочитаешь умереть?
— Это случится не завтра. Вероятно, наш разговор вообще не имеет смысла и я здоров. Я не понимаю, зачем мы его ведем битый час!
Я хватаюсь за его слова и поворачиваюсь, сжимаю ладони в умоляющем жесте.
— Так давай сходим в больницу и выясним! Ради меня! Чтобы я спокойно спала ночами. Маленький свадебный подарок, который мне так нужен!
— Нет.
Я вспыхиваю. Внутри буря, меня разрывает на части из-за несправедливости происходящего. Он тоже на грани.
— Кирилл, ты… Ты… — я качаю головой.
— Ну и? — он абсолютно невозмутим. — Говори, что собиралась.
— Если ты не передумаешь, то нам придется расстаться. Я просто не смогу так. Не смогу красоваться в свадебном платье, подписывать твой договор-завещание… Я не смогу смотреть на себя в зеркало, если сдамся в этой борьбе.
— Это твое решение, — абсолютно невозмутим. — Хочешь расстаться, давай расстанемся.
