— Этого достаточно.
Когда полиция покидает наш дом, в гостиной остаемся только мы с Элли. Девушка все еще держит мою руку, даже когда я иду к входной двери, чтобы защелкнуть замок.
— Ты в порядке? — поворачиваюсь к жене, и тихонько глажу ее по бледной шее.
— Да. Конечно. Только спать хочется ужасно.
— Нормальная реакция на стресс. А поесть не желаешь?
Она отрицательно мотает головой, и я веду ее в спальню. Отмечаю про себя, что стресс не заедает, как и я. Тоже кусок в горло не лезет, когда нервничаю…
— Ты молодец, — говорю, останавливаясь у ее комнаты, — очень смелый, маленький Динозаврик. Вырастешь трицератопсом.
Она немного улыбается, и мне приходится сдержать себя, чтобы не коснуться этих полных губ. Не сейчас. Девушке нужно отдохнуть…
— Как думаешь, что Эдди…
— Т-с-с. Обсудим это завтра, идет? Я сам еще до конца не понимаю всего. Лучше ложись спать, и в случае чего указания те же — ты знаешь, где моя спальня.
Для нее это звучит совсем не так, как для моих родственниц, и я не удерживаюсь от шутки.
— Можешь даже приходить без повода. Я буду рад.
Лишь после сказанного осознаю, что ни хрена не шутил, и вижу это по глазам Элли. Вздыхаю, и подталкиваю ее к комнате.
— Спокойной ночи, миссис Эрон.
— Спокойной ночи… Кристофер.
Она называла меня так раньше? Наедине — точно нет, ни разу. И оттого ощутимее перемены между нами…
В хорошем, несмотря на произошедшее, настроении делаю пару шагов в сторону своей комнаты, и слышу дикий визг из спальни Элли.
Глава 20
Элли
Вид собственной постели приводит меня в такой ужас, что из горла помимо воли вырывается крик.
Я даже понять не успеваю, когда в мою комнату врывается Кристофер, и одним движением отодвигает меня за спину. В следующую секунду сюда влетают Кира с Пинки, и последняя крепко прижимает трясущуюся меня к груди.
— Что произошло?! Здесь кто-то…
Пинки обрывает вопрос, кинув один взгляд на мою постель, и крепче притиснув меня к себе.
Дохлая рыжая кошка, которую Кристофер внимательно разглядывает со всех сторон лежит прямо посреди моей раскуроченной постели, в которой еще недавно меня целовал Крис. К горлу подступает тошнота, а к глазам — слезы, и я действительно рада спрятаться у свекрови на груди.
— Сукин сын, — выплевывает мой муж после осмотра, выпрямляясь в полный рост, и доставая телефон.
— Это сделал он? Черный Эд? — трясущимся голосом спрашивает Кира, и Крис немедленно подходит к девочке.
— Малыш, давай-ка к себе. Здесь тебе не на что смотреть.
— Но… Мне страшно…
— Бабушка и Элли посидят с тобой, пока ты не уснешь. Хорошо?
Последний вопрос — уже нам с Пинки, и мы почти синхронно киваем. На губах Криса мелькает тень улыбки, и он отходит к окну, начиная кому-то звонить.
Покидая комнату, я слышу его ругань с Майлгисом, но не успеваю толком ничего понять. Зато впервые попадаю в комнату падчерицы — по размерам как у меня, но с гораздо большим количеством личных вещей.
— Ложись, Киреныш, — командует Пинки, и та послушно забирается в кровать, — а мы по бокам.
Сама женщина ловко забирается к стенке, а мне ничего не остается, как лечь с краю. Хорошо, что размеры постели позволяют, и нам втроем вполне комфортно.
Хотя, о каком комфорте речь, когда меня все еще трясет от увиденного…
— Это ведь он, да? — тихонько повторяет свой вопрос Кира.
— Твой отец разберется, малыш, — ласково отвечает Пинки, гладя ребенка по голове. — Он знает, что делать.
— Как тогда, с мамой?..
Я вздрагиваю, и ловлю виноватый взгляд Пинки. Кажется, бабушка рассказывала девочке больше, чем следует, пока та жила только с ней.
— Малыш, ты ведь знаешь, что это…
— Трагическая случайность, — перебивает ее Кира, и вдруг резко разворачивается ко мне, — но все равно. Мне не нужна другая мама, ясно?! Мне все равно, что случилось с моей, но я не хочу новую, не хочу…
Краем взгляда вижу, что Пинки хочет вмешаться, поэтому опережаю ее, чтобы сказать то, что думаю сама.
— Я и не претендую на роль мамы, Кир, — подбираю слова, но все равно звучит как-то не очень, — если честно, у меня совсем нет опыта, я не умею ругаться, и не смотрю «тем самым маминым взглядом»… Если честно, я свою-то маму не помню, и даже не знаю, что такое мамина ласка…
Комок в горле становится ощутимей, и я быстро сворачиваю с опасной для себя темы.
— Но ведь я могу стать тебе другом? — очень тихо прошу ребенка, и вижу в ее глазах море удивления.
— Другом? — тихонько переспрашивает она.
— Угу. Мы можем общаться и гулять, вместе наряжать кукол, и…
— Кукол?!
Прикусываю язык, так как вспоминаю, что девочка ни разу при мне не доставала куклы, а все больше шарилась в мобильнике. Но блин, как же ей объяснить…
— Просто у меня никогда не было своей куклы, — улыбаюсь, вспоминая, с какой завистью смотрела на то, как другие девочки качали своих купленных дочек.
Я мечтала об этом, когда лепила страшное нечто из мокрого песка, и качала это на руках, пока он не высыхал и разваливался. Плакала горючими слезами, когда меня не брали к себе играть даже в нашем бедном дворе, потому что у меня не было и пятнадцатирублевой барби. Каждый раз смотрела на чужие игрушки, и не знала, почему у меня нет своих, и откуда эта несправедливость…
А потом все больше закалялась и грубела изнутри, не позволяя слезам показываться наружу. Чтоб думали, что мне все равно. Чтоб не смеялись, а считали меня взрослой, той, которой куклы и не нужны.
Кажется, я даже обманула саму себя тогда, хотя сейчас понимала, каким несчастным ребенком сделали меня отцовская бутылка и бедность общажных домов.
— Вообще никогда? — тихонько переспрашивает девочка, вырывая меня из своих мыслей.
Киваю, и Кира с задумчивым видом жует нижнюю губу.
— Ладно, так уж и быть. Достану специально для тебя парочку кукол, и поиграем, — улыбается малышка, — для друзей ничего не жалко!
Мы тихонько смеемся, а затем она протяжно зевает, и поудобнее устраивается в кровати. Как быстро умеют засыпать дети! Казалось, вот она копошится и возится, а сейчас, раз — и уже сопит в обе дырочки.
Я с какой-то странной нежностью наблюдаю за спящим ребенком, и даже осторожно убираю с ее лица путанные прядки. Ловлю полный жалости взгляд Пинки — и поспешно отворачиваюсь, так как не хочется чувствовать себя никчемной.
