Добежав до автобусной остановки, Рок Перри медленно садится на корточки. Прячется за кустом и сидит там, пока не приходит 512-й автобус. Я знаю, потому что мы с Крисси поднялись наверх и наблюдали за ним в окно.
– Вот так впустую растрачены шесть бананов, – говорит Крисси. – Можно было бы всю неделю добавлять их в овсянку. Прекрасно. Еще несколько дней безнадежно унылых и пресных завтраков.
– МОЕ, БЛЯДЬ, СЕРДЦЕ! – кричит папа вслед удаляющемуся автобусу и бьет себя кулаком в грудь. – Ты хоть понимаешь, что здесь оставляешь? МОЕ СЕРДЦЕ!
Через полчаса после воплей – когда завершается триумфальный двенадцатиминутный финал «Бомбардировки» – папа опять отправляется в паб. После стольких душевных волнений ему надо выпить. Он идет в тот же паб, откуда выцепил Рока Перри.
– Может, надеется встретить там близнеца Рока, чтобы обругать и его тоже, – язвит Крисси.
Папа вернулся домой около часа ночи. Мы всегда знаем, когда он приходит домой из паба. Вот и сегодня он впилился в сирень у подъездной дорожки. Полетело сцепление. Сорвалось с характерным скрежетом. Мы знаем, как вылетает сцепление в фургоне «Фольксваген». Мы это слышали неоднократно.
Когда мы наутро спускаемся вниз, посреди гостиной стоит большая бетонная скульптура лисы. Только без головы.
– Это подарок для мамы на годовщину свадьбы, – объясняет мне папа. Он курит, сидя на заднем крыльце в моем старом розовом халате, который явно ему маловат и даже не прикрывает яиц. – Я потому что люблю твою маму.
Он курит и смотрит на небо.
– Когда-нибудь мы с вами станем королями жизни, – говорит он. – Я внебрачный сын Брендана Биэна. И все мудачье склонится передо мной.
Пару минут мы молчим, размышляя о неминуемом радужном будущем. Потом я все-таки спрашиваю у папы:
– А что с Роком Перри? Он с тобой свяжется?
– Детка, я сам не связываюсь с мудаками, – авторитетно заявляет папа, одергивает халат, прикрывая промежность, и делает очередную затяжку.
Позже мы узнаем – через дядю Аледа, у которого есть приятель, у которого есть знакомый, – что Рока Перри и вправду зовут Иэн, и он не ищет таланты для студии звукозаписи, а торгует вразнос столовыми приборами, и сам он из Шеффилда, и единственное, что он мог бы нам предложить в качестве выгодной сделки, это набор столовых приборов из восьмидесяти восьми предметов за 59 фунтов, в кредит под 14,5 процента годовых.
Вот почему я лежу в постели, рядом с Люпеном, и потихонечку самоудовлетворяюсь. У меня стресс, но еще и любовное томление. Как я писала в своем дневнике, я «безнадежный романтик». Если я не хожу на свидания с мальчиком – мне четырнадцать лет, и у меня еще не было парня, – то можно хотя бы устроить свидание с самой собой. Свидание в койке, то есть мастурбацию.
Я кончаю – представляя Герберта Виолу из «Детективного агентства «Лунный свет», у которого, как мне кажется, доброе лицо, – одергиваю ночнушку, целую спящего Люпена и засыпаю сама.
2
Четверг. Просыпаюсь и вижу Люпена, глядящего на меня огромными голубыми глазами. У Люпена очень большие глаза. Они занимают полкомнаты. Когда я его люблю, я говорю, что его глаза – это две голубые планеты, и я вижу спутники и ракеты, что проплывают мимо его зрачков.
– Вот летит! И еще! Я вижу Нила Армстронга! Он держит флаг! Боже, благослови Америку!
Когда я его ненавижу, я говорю, что у него что-то не то со щитовидкой и он похож на очумелого лягушонка.
Люпен – нервный, легковозбудимый ребенок, и поэтому мы много времени проводим вместе. Ему часто снятся кошмары, и тогда он идет спать ко мне. У них с Крисси – двухъярусная кровать, а у меня – двуспальный раскладной диван. Этот диван мне достался при смешанных обстоятельствах, эмоционально неоднозначных.
– Бабушка умерла, – сказал папа в прошлом апреле. – Тебе достанется ее кровать.
– Бабушка умерла! – заголосила я. – Бабушка УМЕРЛА!
– Да. Но тебе достанется ее кровать, – терпеливо повторил папа.
Посередине дивана – огромная вмятина. Там, где бабуля сначала спала, а потом умерла.
«Мы лежим в неглубокой впадине, оставленной призраком мертвой бабули, – иногда думаю я, когда впадаю в сентиментальность. – Я родилась в гнезде смерти».
Я читаю много литературы девятнадцатого века. Однажды я спросила у мамы, какое у меня будет приданое, если кто-то попросит моей руки. Она истерически расхохоталась.
– Где-то в кладовке валяются старые шторы, – сказала она, вытирая слезы.
Тогда я была совсем мелкой. Сейчас я бы не стала такого спрашивать. Я в курсе нашей финансовой «ситуации».
Мы с Люпеном спускаемся вниз, прямо в пижамах. Сейчас одиннадцать утра, и сегодня «свободный день» в школе. Уроков нет. Крисси уже проснулся. Смотрит «Звуки музыки». Лизль как раз отправляется на свидание в грозу с юным нацистским курьером Рольфом.
Как-то мне беспокойно. Я встаю перед теликом, загораживая Крисси обзор.
– Джоанна, ты мне мешаешь. ОТОЙДИ!
Это Крисси. Я хочу описать Крисси подробнее. Потому что он мой старший брат и мой самый любимый человек на свете.
К несчастью, эта любовь не взаимна. Наши с ним отношения напоминают мне одну открытку, которую я однажды видела в киоске. На открытке был изображен сенбернар, отодвигающий лапой мелкую собачонку, под надписью: «Прочь с дороги, малявка».
Крисси действительно крупный пес. В пятнадцать лет он уже больше шести футов ростом: здоровенный, слегка рыхловатый мальчишка с большими мягкими руками и пышной афропрической, такой несуразной на светлых блондинистых волосах. Эта прическа – неизменный повод для комментариев на семейных сборищах.
– А вот и наш «маленький» Майкл Джексон! – говорит тетя Лорен, когда Крисси заходит в комнату – как всегда, сгорбившись, чтобы казаться пониже ростом.
Ни характером, ни чертами лица Крисси не отвечает общепринятому представлению о мальчишке шести футов ростом. Он очень бледный, с бледно-голубыми глазами и светлыми, как будто бесцветными волосами – почти полным отсутствием пигментации он пошел в маму. У него тонкий нос и изящно очерченный рот, как у прекрасной сирены немого кино Клары Боу. Я однажды пыталась обсудить это с Крисси, но безрезультатно.
– Слушай, прикольно, – сказала я. – У тебя крупное доброе лицо, а рот и нос совершенно стервозные. – Мне казалось, что это отличная тема для интеллектуальной беседы со старшим братом. Мне казалось, с ним можно беседовать обо всем.
Но оказалось, что нет. Он сказал:
– Иди в жопу, Гротбагс, – и вышел из комнаты.
Видимо, это одна из причин, по которой моя любовь к брату нисколечко не взаимна: я не знаю, как с ним говорить. И всегда говорю что-то не то. Хотя, если по правде, Крисси в принципе не любит людей. В школе у него нет друзей. Его мягкие руки, фриковатая прическа и большие объемы – плюс лютая ненависть к спорту – означают, что Дэвид Фелпс и Робби Ноусли постоянно докапываются до него на школьном дворе, как два мелких терьера, докучающих лосю, и обзывают его «гомосятиной».
