Следующие полчаса я провожу в полном недоумении. Я всегда думала, что если когда-нибудь мне доведется участвовать в садомазохистских игрищах, я буду садо. Не мазо. Я чувствую себя прирожденным садо. Садо активен, он выполняет большую часть работы – прилагает усилия, успокаивает, подчиняет себе и всячески ублажает благодарного мазо.
Как человек, не боящийся тяжелой работы, я всегда думала, что мне как нельзя лучше подходит роль садо. Я сексуальная труженица. Чуткая, щедрая, прилежная госпожа в роскошном кожаном одеянии – как у Мадонны.
Но, наверное, я ошибалась и Тони сумел разглядеть во мне скрытого мазохиста. Наверняка разглядел – иначе зачем он затеял все то, что затеял?
В первые две-три минуты я чувствую… только досаду и раздражение. Если честно, из меня получился бы лучший садист, чем из Тони. Я много читала по теме, читала все, что нашла в библиотеке – де Сада и Анаис Нин, «Радугу тяготения» и «Историю О». Сначала идет удовольствие, и только потом боль. Я знаю, что нельзя бить в одно место два раза подряд. И бить надо только по мягким местам, не по кости. Жестокость должна обязательно перемежаться лаской. Ты не зверствуешь, ты обольщаешь.
То, что творит со мной Тони, больше похоже на наши «борцовские» поединки с Люпеном. За тем исключением, что Тони и вправду делает мне больно. Один раз я все-таки не выдерживаю и говорю «ЭЙ!» с ярко выраженным, возмущенным вулверхэмптонским акцентом, но сама понимаю, что это сбивает настрой, и в следующий раз выдаю что-то вроде «Мммммым». Я отзывчивая и старательная партнерша.
Нет, честное слово, у меня получилось бы лучше. Я себя чувствую Бобом Диланом садистского секса, когда он приходит на вечеринку и предлагает собравшимся всего себя, всю свою сексуальную гениальность и опыт, а хозяин ему говорит: «Да ну на фиг. Лучше послушаем моего брата. Он притащил синтезатор и сыграет нам парочку песен «Milli Vanilli».
У меня даже не появляется мысли: «Мне это не нравится. Я не хочу заниматься такими вещами», – потому что откуда мне знать, нравится это мне или нет? Я еще формирую себя. Я каждый день узнаю о себе что-то новое. Возможно, сегодня – как раз такой день, когда мне предстоит обнаружить в себе тайного мазохиста, пусть даже действия Тони меня совершенно не возбуждают. И вряд ли уже возбудят.
В конце концов – категорически не понимая, в чем смысл этих игрищ, – я делаю то, что всегда делаю во время секса: представляю себя на месте партнера. Представляю, как ему сейчас хорошо. Как хорошо быть привлекательным и сексапильным Тони Ричем в постели с раскрепощенной семнадцатилетней девчонкой. Я представляю, как его возбуждает все это действо. Как неимоверно приятно поместить свой возбужденный затвердевший член в кого-то теплого, мягкого и отзывчивого и готового его принять. Как приятно катать молодую девчонку по всей огромной кровати и ставить ее – девчонку, а не кровать, – в самые разные позы. Как приятно, когда есть кто-то, кто тебя хочет. Кто потакает твоим фантазиям.
Наверняка он давно мечтал сотворить что-то подобное в постели. И я воплощаю его мечту. Это же круто, думаю я, стоя на четвереньках, пока он колотит меня по заднице и бьет всегда в одно место, как дилетант, не прочитавший ни одной книги по изощренным извращениям. Мне уже по-настоящему больно. Но это не страшно. Я практически добрая фея. Исполняю желания и воплощаю мечты.
– Ты потрясающая, – говорит он уже потом, когда мы лежим совершенно без сил и пытаемся отдышаться. Он гладит меня по волосам и смотрит с нежностью – с восхищением.
Правда? Я потрясающая? Я сейчас сделала что-то невероятное? Но если подумать, то получается так, что сегодняшней ночью Тони Рич занимался сексом с кем-то, кто притворялся Тони Ричем. Меня там не было вообще.
– Ты восхитительно развращенная женщина, – говорит он и целует меня.
Я улыбаюсь. Потому что я – восхитительно развращенная женщина. Это лучшее, что обо мне говорили за последние несколько месяцев.
– Ты восхитительно развращенная женщина, – твержу я себе на следующий день, уже в Вулверхэмптоне.
Я лежу на кровати, думаю о Тони Риче. Как всегда, я стараюсь смотреть на все позитивно. То, что мы сделали с Тони вчера, наверняка означает, что наши с ним отношения вышли на новый этап.
У меня есть смутное подозрение, что Тони Рич в меня влюбляется. Прошлой ночью мы совершили обряд сближения. Он мне доверяет. Может быть, его бывшая девушка – та, с кем он был до меня, – не позволяла ничего такого, и поэтому они и расстались. Поэтому сейчас он со мной. Потому что он в меня влюбляется. В девчонку, которая не боится экспериментов в постели.
Проходит неделя, потом другая. Моя единственная проблема: я не могу спросить прямо. Восхитительно развращенные женщины так не делают. Они не спрашивают у мужчины, заглянув в комнату по дороге на кухню: «Пойду заварю себе чай. Ты будешь чай? И кстати, давно хотела спросить: ты, наверное, безумно в меня влюблен? Все, что ты пишешь, – это ведь обо мне? Я тебе снюсь по ночам? Ты мечтаешь всегда быть со мной? Мы, вообще, в отношениях – или я здесь одна?»
С другой стороны, а как еще это выяснить? Возможности для нечаянных откровений немногочисленны и редки. Все наши с ним разговоры либо о музыке, либо о ебле. Я совершенно не представляю, как вытащить из Рича фразу: «И конечно же, ты моя девушка», – когда он долго и нудно рассказывает, почему Найл Роджерс не умеет играть на гитаре, или когда он лупцует меня по заднице с криками «Еще! Еще!». Я еще не владею таким мастерством вести беседу.
Все это лето я постоянно бываю в его квартире, пью его вино, занимаюсь с ним всякими извращениями, а потом мы лежим и обсуждаем влияние Одена на Моррисси, и я себя чувствую участником сюрреалистично-безумной игры «Угадай, кто ты». Как будто Рич прилепил мне на лоб бумажку, где написано либо «Ты моя девушка», либо «Ты не моя девушка», – и я должна догадаться, что же там за бумажка, задавая ему вопросы, на которые можно ответить только «да» или «нет». Вся ситуация представляется огромной коммуникативной проблемой. Почему мы еще не придумали способ однозначно понять, любит тебя человек или нет? Почему нельзя приложить лакмусовую бумажку к вспотевшему лбу Тони Рича прямо во время секса, и если бумажка окрасится розовым, значит, он меня любит, а если голубым – значит, мы просто трахаемся? Почему нет никакой информации? Почему ученые не занимаются этой проблемой?
Вопрос, влюблена ли я в Тони, меня не волнует. Во всяком случае, он не так важен, как вопрос, влюблен ли Тони в меня. Я не спрашиваю у себя: «Он действительно тебе нужен?» – потому что меня как бы нет вовсе, а значит, и спрашивать не у кого. Вот еще один минус существования в доме, где нет зеркал.
Словно специально стараясь обескуражить меня еще больше, в середине июля Рич звонит мне в Вулверхэмптон и приглашает съездить к его родителям на выходные – КАК БУДТО Я ЕГО ДЕВУШКА, – а потом добавляет:
– Но ты не волнуйся. Там соберется большая компания моих друзей.
Как будто я вовсе и не его девушка.
