— В смысле «дети»?
Игорь словно вцепляется в вылетевшую фразу, но я не теряю возможности исправить свою же оплошность.
— Ну, я всегда мечтала иметь троих. А ты же не сможешь мне их дать. Значит, они будут чужими.
— Ты идиотка?
По щелчку пальцев проступает истинная натура бывшего, но я теряю терпение. Не хочу его больше слышать.
— Всего хорошего, Игореш…
— Ах ты…
— Полегче.
Петр, пользуясь удачным моментом, отталкивает Игоря.
Настроение стремительно падает. Уже нет желания бродить долго по магазину, и я управляюсь за полчаса.
— Петь, а отвези меня к родителям, а?
— Без проблем, Ульяна Александровна.
— Ой, зови меня просто Ульяна. Некомфортно мне слышать от тебя это отчество. Тебе сколько лет-то?
Снова замечаю, как лицо Петра краснеет, и хихикаю в кулак. Забавляет его реакция.
— Двадцать один.
— Ну вот, а мне двадцать три. Небольшая разница, правда?
Он только кивает, и остаток пути мы проделываем молча.
Мама встречает меня с удивленным возгласом и сжимает в объятиях, будто мы не виделись несколько месяцев. Хотя, если посчитать, прошло уже довольно много времени, и мне становится стыдно за то, что я совсем погрязла в своих проблемах.
— Саша, Уля приехала. Проходи, дочка. Давай-давай. Ой, уже животик виден.
— Привет, пап.
Из зала вышел улыбающийся отец, и меня затопило нежностью. Я обожала своих родителей, и они отвечали мне взаимностью…
— Давай не стой на пороге, проходи.
— Мам, да я ненадолго.
Как всегда, не успеваю и рта раскрыть, меня уже подпихивают на кухню.
— Что ж ты не предупредила, я бы твоих любимых вареников сделала. С вишней.
Желудок жалобно заурчал при одном только упоминании этого лакомства.
— Да я как-то внезапно.
— Мать, ну что ты кудахчешь? Давай что есть. А то сейчас скажет, что все, пора бежать, и голодного ребенка отправим, — пробасил папа, чем вызвал только смех. Они почему-то всегда думают, что я голодаю и не ем.
— Пап, ну что ты? Я хорошо питаюсь. За троих.
Новость родителям пришлось сообщить по телефону, потому что я боялась куда-то выходить из-за злосчастного токсикоза. И сейчас у меня есть возможность посмотреть воочию на их реакцию.
Папа садится напротив и окидывает меня задумчивым взглядом. Начинаю ерзать на стуле, потому что ни к чему хорошему такой взгляд обычно не приводит.
— Дочь, мы, конечно, прекрасно понимаем, что ты у нас взрослая. Но все же хотим узнать. Кто отец наших внуков?
Папа отвлекается и переводит взгляд за мою спину.
— О, мать. Ну-ка включи погромче. Там Гаврилов выступает. Хороший мужик.
Даже сперва зависаю, когда слышу эту фамилию. Похоже на слуховые галлюцинации. Только сердце совершает кульбит при звуке до боли знакомого голоса с хрипотцой. Спина покрывается мурашками, и мне уже кажется, что я ощущаю на себе его взгляд. Медленно поворачиваюсь к экрану и впиваюсь взглядом в экран телевизора.
— Ярослав Петрович, скажите, что сегодня обсуждалось на встрече? Будут новые законы?
Ярослав хмурится и внимательно смотрит на корреспондента. Внутри у меня возникает дыра, которая плавно перетекает в чувство потерянности. В груди начинает нестерпимо гореть обида при одном воспоминании о том, что он мог и хотел просто собрать шмотки и свалить в командировку. Не сказав мне ни слова.
— Пока все проекты находятся только на стадии обсуждения. Это займет какое-то время, и только после всех этапов согласования мы сможем огласить нюансы.
Сейчас он выглядит по-другому. Собранный, жесткий, серьезный. Костюм по фигуре. Запонки на манжетах. Галстук в тон костюму. Настоящий политик. Таким я видела его раза два. Девушка, что берет у него интервью, не прекращает стрелять глазками в его сторону и перед моими глазами возникает красная пелена. Делаю несколько глубоких вдохов. Папа сосредоточен на новостях. Мама орудует у плиты, поэтому моего состояния никто не замечает.
— Ну а, — девушка делает многозначительную паузу, и я даже перестаю дышать, чтобы не пропустить ни слова, — вы все ещё являетесь завидным холостяком нашей страны? Думаю, многие свободные девушки мечтают услышать ответ на вопрос.
Она мило улыбается ему, а Ярослав только ухмыляется.
— Не вижу связи, но считаю правильным ответить. Я не свободен и скажу больше. Скоро я стану отцом и бесконечно благодарен своей женщине за такой подарок.
При этом он смотрит в камеру, будто чувствует, что я его вижу и слышу. А у меня внутри все обрывается от неожиданности. Закусываю нижнюю губу, чтобы не застонать в голос. Гаврилов быстро прощается с журналистами и идет к машине. А я ещё какое-то время пытаюсь переварить услышанное.
— Ох, — выдыхает папа и снова приглушает звук телевизора, — все-таки крутой мужик.
— И чем же он тебя покорил, пап? Мне кажется, ты вообще не в восторге от современных мужчин.
Папа хмыкает и трет висок. Этот жест говорит о том, что он обдумывает свой ответ.
— Не знаю, дочь, что тебе ответить на этот вопрос. Просто, ну, по нему видно, что он кремень. Да и пытается сделать хоть что-то для народа, пока остальные только налоги пересчитывают и думают, что бы ещё ввести.
Мой телефон оповещает о входящем звонке. Вижу на экране номер Яра и игнорирую вызов. Я не готова с ним разговаривать. Иначе снова покажу свою слабость. Зависимость от него, которая время от времени уже показывает свою личину.
Следом за Гавриловым звонит мой сопровождающий. Вот этот вызов я не могу проигнорировать. Мне хватило той истории, и подставлять Петра опять я не намерена.
— Да, Петр.
— У-ульяна Александровна, извините, но не могли бы вы поторопиться? Мне нужно срочно отвезти документы в офис Ярослава Петровича, а их нужно забрать из его квартиры.
— Да, конечно, — давно я так не радовалась срочным делам, — сейчас выйду.
Скидываю звонок и смотрю на родителей, как мне кажется, со всем своим сожалением. Очень не хочется продолжать начатый разговор и отвечать на вопросы папы.
— Мам, пап, мне надо ехать.
— Как ехать, Улечка, а поесть?
— Мам, я поем дома. Все, люблю вас. Пока, пока.
Собираюсь в скоростном режиме, пока удивленные родители не успели очухаться и как-то меня затормозить.
Следующий день я провожу в постели, потому что снова чувствую легкую тошноту и решаю избежать неприятных ощущений. Посвящаю день чтению полезных статей про беременность и время после рождения малышей. Намеренно избегаю темы самих родов, потому что от одной мысли о том, через что проходят женщины, во рту пересыхает.
