Он с удовольствием посмотрел на Катерину, отмечая, что бледно-зеленое платье выгодно оттеняет рыжее золото ее волос, типично венецианских. Однако в противоречии с остальным в ее внешности были голубые глаза, создающие поразительный контраст с волосами, и эти голубые глаза ни на минуту не позволяли родственникам девушки забыть о ее английской крови.
— Я должен кое-что сказать тебе, Катерина, — начал дож, но только девушка приготовилась внимательно слушать, как их прервали.
Франческо Манин вошел в комнату, и при виде дяди у Катерины как обычно сжалось сердце — так он был похож на ее отца.
— Доброе утро, папа, доброе утро, Катерина, — сказал Франческо. — Превосходный день для карнавала, но в это время года все дни превосходны.
Поцеловав Катерину в щеку, он уселся за стол рядом с отцом.
— Это правда, папа, что ты созвал заседание Коллегии на это утро?
— Да, правда, — ответил дож, — и сенаторы крайне раздражены, что должны отказаться от увеселений карнавала, чтобы опять выслушивать герцога Мелфорда с его поучениями, которые я лично нахожу на редкость скучными.
— Поучениями? — воскликнул Франческо. — Да кто ему дал право вас поучать!
— Ну, возможно, я несколько преувеличил, — улыбнулся дож. — Пожалуй, он не столько поучает, сколько предупреждает, и я бы даже сказал, умоляет.
— О чем? — с любопытством спросил Франческо.
— По-видимому, британский премьер-министр, мистер Питт, получил секретную информацию, что Франция может объявить войну Австрии. Он боится, что, если это произойдет, наша независимость окажется под угрозой. Лично я считаю, что это предположение довольно нелепо!
— Конечно, нелепо, — согласился Франческо. — а что думает Синъория?
Он имел в виду Совет Десяти, Консилъо дей Дъечи, возможно, самый важный орган в правительстве.
— Они согласны со мной, что мистер Питт излишне встревожен положением во Франции. Там может произойти революция, но это еще не значит, что они начнут войну.
— Разумеется, нет! — воскликнул Франческо. — А кроме того, даже если такая катастрофа и случится, наша независимость может быть выгодна обеим сторонам.
— Именно этот довод я и привел герцогу, — сказал дож.
— Ты мог бы добавить, что у нас нет возможности ни с кем сражаться, — заметил Франческо.
Он встал из-за стола и беспокойно заходил по комнате.
— Это унизительно, папа. Когда-то мы были великой державой. Мы правили на море, и одно имя Венеции вызывало образ победы!
— Это было в пятнадцатом веке, — охладил его дож, — но в 1540 году мы потеряли четырнадцать наших островов в Греческом архипелаге. Тридцать один год спустя султан отнял у нас Кипр, а в 1645 — Кандию. Теперь у Республики не осталось ничего, кроме прибрежных областей Истрии и Далматии.
Он помолчал и с горечью добавил:
— Десять лет назад мой предшественник сказал Большому Совету: «У нас нет ни сухопутных сил, ни морских сил, ни союзников».
— Ладно, что толку жалеть о прошлом, — резко сказал Франческо. — Но одно совершенно ясно, и ты можешь сказать это герцогу. Мы не в состоянии воевать и не собираемся этого делать! А теперь давай поговорим о более приятных вещах.
Франческо снова сел за стол, и дож показал Катерине, которая слушала их стоя, чтобы она тоже села.
Девушка неслышно опустилась на высокий бархатный стул рядом с дедом.
Она уже позавтракала у себя в спальне и решила, что ее дядя тоже успел позавтракать, потому что сейчас он взял только большой персик с золотого блюда в центре стола.
— А знаешь, — усмехнулся Франческо, очищая персик золотым ножом, украшенным драгоценными камнями, — что-то я сомневаюсь, будет ли благородный герцог так убедителен в своей речи нынче утром.
— Почему нет? — спросил дож.
— Потому что он провел эту ночь с Дзанеттой Тамьяццо.
— У него хороший вкус, — заметил дож. — Она очень красивая женщина.
— Похоже, они старые друзья, — сообщил Франческо. — Я был там, когда он прибыл, и Дзанетта прогнала меня и несколько других аристократов, как будто мы лакеи, которые ей больше не нужны!
В его голосе звучало негодование, и Катерина поняла, что Франческо задет оказанным герцогу предпочтением.
Девушка слушала внимательно, догадываясь, что её дед и дядя говорят так откровенно при ней, потому что не воспринимают ее всерьез.
— В том, что касается женщин, герцог явно Казанова, — продолжал Франческо. — Кажется, я уже говорил тебе, папа, что он привез с собой на яхте любовницу. Ее зовут Одетта, и австрийский посол не отходил от нее весь вечер.
— Где ты их видел?
— На приеме в каза Доффино
[3]
. Там было очень забавно. Женщины собрались весьма выдающиеся.
По дожа, как будто, мало интересовали сплетни сына, и Франческо, не доев персик, встал.
— У меня встреча, отец, так что оставляю тебя с Катериной. Жаль, что она так мало может участвовать в карнавале. Но на следующий год она будет замужем, и все будет совсем иначе.
— Как раз об этом я и хотел с ней поговорить, — сказал дож.
— Тогда я ухожу, — Франческо улыбнулся и не спеша вышел из салона.
Катерина вопросительно посмотрела на деда.
— У меня для тебя хорошие новости, дитя мое, — объявил тот, — очень хорошие новости.
— Какие, дедушка? — беспокойно спросила Катерина.
— Я устроил твой брак. Катерина сжала руки на коленях.
Этот нервный, судорожный жест означал, что она полностью владеет собой и думает, прежде чем сказать.
— С… кем? — выговорила она после минутного молчания.
— С маркизом Соранцо.
— С тем… стариком… который обедал у нас… три дня назад? — не веря своим ушам воскликнула девушка.
— Думаю, я должен разъяснить тебе, Катерина, — медленно сказал дож, — что мне было непросто найти тебе мужа.
— Я… понимаю, — тихо вымолвила его внучка.
— Когда твой отец оставил нашу семью, чтобы жениться на твоей матери, и он сам, и все его будущие потомки потеряли право на принадлежность к аристократии.
— Папа объяснил мне это много лет назад, — сказала девушка. — В Англии, конечно, все по-другому.
— Совсем по-другому, — резко согласился дож. — Английскому пэру нисколько не хуже от того, что он отдаст свою руку крестьянке, но в Самой Безмятежной Республике патриций, вступивший в неравный брак, лишает не только своих детей благородного звания, но и самого себя кресла в Большом Совете — Мадджор Консилъо. — Я знаю это, — повторила Катерина.
— Но и твой отец, и твоя мать умерли, — продолжил дож. — Ты моя внучка, и ты приехала в Венецию в то время, когда я занимаю высшую должность в государстве.
