— Что? — на секунду Агата опешила, но сразу же взяла себя в руки, — Совать нос? Речь ведь идет о чужой жизни! Это жестоко — отнимать у матери ребенка! Единственного! Аня ведь больше не может иметь детей!
— И я не мог, — парировал Марат.
— Да дело даже не в том, сможет она еще иметь детей или нет! Даже если и да! Все равно нельзя разлучать мать с ребенком! Ты так просто решаешь чужую судьбу, как будто ты сам Бог!
— Прекрати корчить из себя святошу, — брезгливо поморщился Покровский.
Агата задохнулась от возмущения и до боли в ногтях вцепилась в спинку кресла.
— Я никогда не воспитывала тебя таким бессердечным монстром, Марат!
— Ты вообще не воспитывала меня, так что не имеешь права сейчас тут стоять и поучать меня. Трахалась со своими любовниками, пропадала на курортах и светских раутах, тратила отцовские деньги — но не воспитывала меня. Я рос под присмотром нянек, они меня и воспитали. То, что я терплю тебя здесь — не более чем добрый жест. Но ты, кажется, совсем перестала его ценить, — процедил он сквозь зубы.
— Что ты такое говоришь, Марат… — прошептала едва слышно женщина, чувствуя, как от жестоких слов сына внутри холодеет.
— Прекрати ломать комедию, ты все прекрасно слышала, — скривился он, как от зубной боли.
Агата отвернулась, молча глотая обиду и стараясь не смотреть на сына. Выдохнула и глухо призналась, не глядя ему в глаза:
— Я не любила твоего отца… Мы поженились только потому, что должен был родиться ты.
— Вот и ответ, почему я не хочу той же судьбы для своего ребенка. Не хочу думать, что у меня есть надежный тыл, а потом наблюдать, как Аня начнет напропалую трахаться с водителем или охранниками от скуки. Не хочу видеть, как мой ребенок возненавидит ее, а потом и меня, когда я заведу любовницу. Потому что к изменщице-жене я и пальцем не притронусь.
— Все не так…
— Правда? — насмешливо вздернул бровь Марат, — а как же тогда, Агата?
— Всю жизнь я любила только одного человека, — с трудом заставив себя говорить она, — Мы то расставались, то снова сходились, и в один из таких моментов я встретила твоего отца. Тот мужчина так сильно меня обидел, что я захотела ему отомстить… И забеременела… Я пришла к нему и честно призналась, что ребенок не от него. И… он отказался от меня. Обозвал последними словами. Я его не виню, он был прав, наверное. Но уже тогда я должна была понять, что он подлец, что я нужна была ему только ради денег — сначала моих родителей, а после твоего отца. Но мне хотелось верить, что он любит меня, любит больше всех на свете. Без него я словно не жила…
— Достаточно. Мне противно это слушать. И видеть тебя тоже, — покачал головой Марат, жестом останавливая мать. Но Агата будто не слышала его.
— Я жила в этом аду, который сама же и создала. Видела, что и твой отец и ты мучаетесь из-за меня, но ничего не меняла. А потом… ты ушел из дома и я как будто прозрела… Всю свою жизнь я по-настоящему любила только одного человека, но даже не понимала этого. Не понимала, что готова отдать все, готова жизнь умереть не задумываясь, лишь бы он был счастлив. Но теперь я ему была не нужна. Я пыталась все наладить, пыталась как-то объяснить… Хоть на секундочку увидеть его, услышать хоть слово… Пусть даже неласковое, только бы услышать его голос.
— Все эти россказни про твоего драгоценного любовника я уже слышал, — закатил глаза Покровский, устало дожидаясь, когда мать прекратит свои россказни.
— Я говорю о тебе, Марат.
В кабинете повисло молчание.
— Что? — хрипло переспросил он, понимая, что, скорее всего, ослышался.
— Больше всего на свете я любила всегда только своего сына. И слишком поздно это поняла… — глядя в пустоту, произнесла Агата.
Марат смотрел на нее так, словно впервые увидел. Эта худая молодящаяся женщина, всегда чопорная и даже немного высокомерная, показалась ему сейчас бесконечно одинокой. Нахмурившись, он следил за тем, как она, сгорбившись, направляется к двери.
— Прости, если я что-то сделала не так, Марат. Если я противна тебе, то лучше и правда уеду. Но… по поводу Ани ты лучше подумай еще. Хорошенько подумай. Некоторые ошибки потом никак не исправить. Поверь мне на слово, — почти неслышно произнесла она, — хотя бы один раз.
Агата вышла из кабинета, только тяжелый запах ее духов еще висел в воздухе, как будто напоминая, что все, что произошло сейчас, Покровскому не привиделось. Марат хмуро барабанил костяшками пальцев по столу. В ушах до сих пор звучали слова матери, но… Не верилось в них. Не верилось в их искренность. Слишком поздно все это было сказано.
Он и так много нервов потратил на расследование дела о поджоге производства, так что этот разговор только подлил масла в огонь. Ударил прямо по раскаленным нервам, а поскольку Марат вообще был склонен выражать свое недовольство силой, то чувствовал сейчас, как в крови закипает гнев. Зачем Анна вообще рассказала его матери об этом? Кто ей позволил рот раскрывать и посвящать в их дела кого-то постороннего?
Хотя мотив был совершенно очевиден — подговорить его мать за эти дни. И вместе они решили таким образом вывести его на чувства. Просто надавить на больное, чтобы получить свое, чтобы он смягчился и пошел у них на поводу. От этой мысли внутри снежным комом нарастало глухое раздражение и злость.
Марат поднялся с места ровно в тот момент, когда ощутил, что абсолютно точно должен сейчас высказать Ане то, что накипело, и решительным шагом направился к ее комнате. Нет уж, нужно поставить ее на место, слишком много эта девчонка о себе возомнила. Пусть она не ищет союзников ни среди ее матери, ни кого-то из прислуги. Все равно это ей не поможет.
Ничто не поможет.
Глава 28
Марат едва сдержался, чтобы не распахнуть дверь с грохотом. Остановило только то, что это могло слишком напугать Анну, а такого лучше избегать в ее положении. Где-то на задворках мелькнула мысль о том, что она и так слишком нервничает, но быстро исчезла, утонула в злости. Покровский без стука резко ворвался в спальню и на автомате сделал несколько шагов, прежде чем понял, что Ани в комнате нет. Спустилась вниз? Нахмурившись, он вышел в коридор и направился к лестнице, но увидел приоткрытую дверь в одну из комнат и остановился, как вкопанный.
