— Клодинин нашли. Доза конская была, — протягиваю ему свой мобильный и вижу, что Орлов ещё сильнее хмурится.
Изучает, кладёт телефон на стол и возвращает мне. Наливает ещё и в этот раз не закусывает.
— Херня получается, Громов. Я ехал сюда с твёрдым намерением раздавить тебя за то, что тронул мою кровиночку. А теперь даже не знаю… Отправить её заграницу учиться? В закрытый университет? Посадить под домашний арест? Как мне быть, Громов?
— Не знаю, Алексеевич. Сам бы кто подсказал, что мне делать дальше.
Глава 43.
Илья.
— Ты где, Кудряш? — спрашиваю, как только Альбина снимает трубку.
— Еду домой, — отвечает каким-то безликим голосом. — Я больше не работаю в своей хирургии. Оказывается, было указание свыше — меня уволить.
Кудряшова всегда была отличным специалистом. Не всегда опытным и зрелым, но ответственным и трудоспособным. Её обучение в медицинском вузе не было на отвали. Она действительно корпела над учебниками, не досыпая при этом ночами. Она правда уделяла работе максимум своего времени, порой жертвуя личным.
Какого хрена сейчас происходит? Неужели тот, кто распорядился судьбой Альбины не знал, что для неё это важно и серьезно? Уверен, что знал и на то был особый расчёт. Сильно и до хруста сжимаю правую руку в кулак и бью о стену. Ещё и ещё, пока из костяшек не начинает сочиться кровь.
— Успокойся, Альбин, — прошу её, хотя у самого внутри всё бурлит от несправедливости за неё.
— Я не могу, Илья. Ты… ты не понимаешь! Это делает меня уязвимой перед ним. Делает неспособной обеспечить дочь и себя. Он заберёт у меня Вику.
— Не заберёт. Просто доверься мне, Альбин.
— Я так запуталась, Илья. В тебе, в нас, в своей жизни.
— Я знаю, малыш, — сильнее прижимаю к уху трубку и слышу её тяжелый вздох. — Знаю, что сейчас не время, но рано утром я получил результаты анализов. В крови обнаружен клодинин, он вызывает…
— Я же доктор, Илья, — чувствую, что она хоть немного, но улыбается мне в трубку.
Я этого не вижу, но чувствую, как уголки её рта слегка ползут вверх. Представляю её. Закрываю глаза и думаю о том, что ради неё я убить готов.
Чувствую, что Кудряшова всё ещё держит между нами внутреннюю дистанцию. Боится довериться, боится обжечься. Не осуждаю её за это ни капли. Хочу только доказать ей, что мне верить можно.
— Альбин, я перезвоню, как только улажу некоторые вопросы, — произношу, когда вижу Орлова на крыльце ресторана.
Увидев меня он размеренной вальяжной походкой направляется в мою сторону. В руках зажат мобильный. Кажется, он только что вел с кем-то переговоры. Взгляд нахмуренный и серьезный.
— Поговорил с подругой Сони. Припугнул, надавил, — начинает Орлов. — Ты прости, Громов, я был не прав. Анька, подружка моей дочери, в тот день тоже была в клубе. Они вместе ехали с тобой и охранником. Анька сказала, что ничего между вами с дочкой не было, потому что ты был без памяти. Почему без памяти? Она не знает, но судя по анализу крови, есть повод дочери не верить.
Орлов тянется к карману пиджака, нащупывает в нем пачку. Достает «Мальборо» и чиркает зажигалкой, выпуская сизый дым в воздух. Делает одну затяжку, другую.
— Избаловал, упустил. Перешла грани Сонька, как ни крути. В монастырь её отправить или к бабке в Калугу? Заграница это лишнее, наверное.
В последнее время мне, черт возьми, мало кто верит. Ни он, ни Альбина. Словно у меня на лице написано, что я как, никто другой, способен на подлость.
Ничего не отвечаю, потому что моя голова забита сейчас другими планами. Я рад, конечно, что Орлов мне поверил, но у меня всё ещё остались нерешенные вопросы с другим моим давним товарищем.
— Извинения приняты, Алексеевич, — открываю дверцу своего автомобиля и сажусь за руль. — Я бы ещё поболтал с тобой, но мне пора ехать.
Орлов не спешит уходить. Тяжело дышит, подходит к машине и не дает закрыть мне дверцу.
— Ты сейчас куда направляешься, Громов?
— Проведать старого друга.
— Игнашева?
Киваю в ответ.
— Поедем-ка вместе. Настроение что-то паршивое.
* * *
— Не прекращай рыть, — Орлов держит пистолет прицеленным к голове Романа и для большего эффекта прикрикивает на него.
На улице темным-темно, но яркий свет фонарика, который держит в руках один из амбалов Дмитрия Алексеевича попадает прямо на Игнашева. Его лицо ещё не совсем зажило после нашей потасовки: под глазами синяки и кровоподтёки, но это сейчас неважно, когда он собственными руками роет себе могилу.
Я пытаюсь пробудить в себе те чувства, что испытывал к нему раньше. Прокручиваю фрагменты из прошлого, где мы горой стояли друг за друга. Где дрались против всех до победного и назывались братьями. Где вместе учились, прогуливали, пили, тусили. Где он присутствовал на моей свадьбе, где утешал меня, когда не стало дочери.
Пытаюсь понять и поймать тот момент, где случился прокол? В какой момент Роман стал тем самым чужаком, который сейчас находится по пояс в грязи и смотрит на меня исподлобья, ненавидящим и затравленным взглядом.
— Глубже, Рома. Глубже. А то вдруг не поместишься, — продолжает командовать Орлов.
Это не впервые, когда Дмитрий Алексеевич устраивает такого рода разборки. В девяностых и не такое проворачивал, устраняя конкурентов. Под алкоголь и разговоры один на один он забавные вещи рассказывал. Можно сказать, что Роме ещё повезло и никакие садисткие методы к нему не применялись.
— Громов, сука, скажи хоть что-нибудь! — не выдерживает Игнашев. — Неужели похоронишь вот так по-собачьи? Неужели забудешь то, как дружили?
Его голос в лесной тишине звучит особенно нервно. Он словно загнанный в ловушку зверь пытается ухватиться за любую соломинку, чтобы спасти свою поганую задницу от мщения. А мне хочется мстить. Несмотря на то, что раньше нас связывала не только ненависть, но и дружба. Её я давно по отношению к нему похоронил.
