— Прости меня, — тихо сказала она. — За все.
— Мам, ты… Тебе не нужно извиняться.
— Нужно, — грустно вздохнула Наима. — Я бежала от горестей жизни вместо того, чтоб справляться с ними.
— Я не могу тебя в этом винить.
Особенно сейчас, когда на сердце чересчур много собственных горестей.
— Я должна была уделять тебе больше внимания, — продолжала мама. — Должна была благодарить Бога за то, что он мне дал. А не просить Его дать мне еще больше. Я только и делала, что ждала от жизни чего-то еще. И от твоего отца тоже.
— Я тебя понимаю.
Джохаре было больно говорить. Всю жизнь она искала материнской любви, а теперь ее мама сидит рядом и просит прощения. Разве могла она такое представить еще полчаса назад?
— Я знаю, ты умеешь прощать, — сказала Наима, печально глядя дочери в глаза. — Но теперь я боюсь, что у тебя тоже могут быть проблемы с мужем.
— Они уже есть. — Джохара с трудом сглотнула. — Азим отправил меня обратно сюда. Он надумал себе нечто ужасное, и теперь… — Она пожала плечами. — Он хочет, чтобы я жила здесь.
Глаза Наимы оставались такими же грустными, но она улыбнулась.
— Что ж, — выдохнула мама, — жить здесь не так уж и плохо.
— Ты злилась, когда отец тебя выгнал? — спросила Джохара. — Я имею в виду много лет назад.
— Сначала я злилась. Мне было очень обидно. Я хотела быть рядом с ним, быть ему любящей женой и другом. Но у меня начались выкидыши, и каждый из них расстраивал твоего отца все сильнее. Я знала, что он и без того меня не любит, а это лишь осложняло наши отношения. И тогда у меня началась депрессия, которую твой отец не был готов ни терпеть, ни принимать.
Все, как с самой Джохарой. Отец «любил» ее лишь до поры до времени.
— Прости, мама.
— И ты меня прости. Но, может, хоть теперь мы сможем быть счастливы вместе. И может, твой муж образумится.
— Может, — сомнительно согласилась Джохара.
Во время их последней беседы она наговорила ему много всего. Не исключено, что он не сможет простить ей даже этого. Не говоря уже про злополучную статью.
Дни тянулись мучительно долго. Джохара пыталась занять себя садом и разговорами с мамой. Наладить отношения оказалось не так просто, но они обе старались. В ситуации с Азимом такое казалось невозможным.
Лето было в самом разгаре, и в саду с утра до вечера было много дел. Джохара стояла на четвереньках в лавандовой клумбе, когда сзади послышались шаги.
— Люцилла, это ты? — спросила она, не оборачиваясь.
— Нет, это не Люцилла, — ответил до боли знакомый голос, и Джохара замерла на месте.
Надежда сменилась волнением, волнение — недоверием, а недоверие — гневом. Она медленно повернулась.
— У тебя вошло в привычку настигать меня в садах, — язвительно подметила Джохара.
— У тебя вошло в привычку часто в них бывать. Улыбка, с которой встретил ее Азим, была широкой и искренней. Он выглядел уставшим, щеки его впали, а под глазами темнели круги. Джохара села на корточки.
— Зачем ты приехал?
— За рассадой.
Джохара невольно улыбнулась.
— Неплохо для начала.
— Прости меня, Джохара, — сказал Азим. — Я совершил ошибку. Ошибку, которую больше не могу носить в сердце.
Облегчение начало заполнять душу Джохары, как надувающийся шарик. Но она знала, что давать волю эмоциям может быть рано.
— И когда ты это понял?
— Когда брат сказал мне, что информатором был Каивано. Он увидел мое фото в журнале и решил отомстить мне, очернив мою репутацию.
— Ах вот как, — медленно кивнула Джохара. — То есть все-таки тебе нужны неопровержимые доказательства. Простого доверия недостаточно.
Азим состроил недовольную гримасу.
— Я признаю, что сделал ужасный вывод без всяких на то причин. Предательство в прошлом заставило меня ждать предательства в будущем.
— Ты имеешь в виду предательство Каивано?
— Когда он спас меня из больницы, я считал его своим спасителем. Я… Я полюбил его как отца, которого у меня никогда не было. Несколько недель он заботился обо мне. Он казался таким искренним, и я поверил ему. — Азим медленно покачал головой. — До сих пор не понимаю, для чего он это сделал? Неужели ему просто была нужна бесплатная рабочая сила? Или это садист, жаждущий абсолютной власти над другим человеком? У меня нет ответа.
Чувство вины и сожаления переполнили душу Джохары.
— О, Азим. Я должна была это учесть. Я должна была понять…
— Нет, ты не должна была понимать, — настойчиво перебил Азим. — Ты права абсолютно во всем. Я был напуган. — Его голос дрогнул, и Джохара поняла, насколько трудно было ему признать такое. И сердце ее снова наполнила любовь. — Я боялся полюбить тебя, — продолжил Азим. — Боялся открыться тебе, потому что я трус.
В сожалении он закачал головой.
— Нет, это не так, — твердо проговорила Джохара. — И я не должна была такое говорить.
— Но я рад, что ты это сказала. Ты будто разбудила меня нового — сильного и смелого. — Азим смотрел на Джохару, и глаза его горели. — Но ты намного смелее меня, Джохара. Ты самая смелая из всех, кого я встречал в этой жизни.
Джохара слушала речь Азима с замиранием сердца.
— И да, Джохара, — продолжил Азим и взял ее за руку. — Я люблю тебя. Я пытался побороть в себе это светлое чувство, поэтому держался в стороне после возвращения из пустыни. Но когда вышла статья… — Он виновато покачал головой. — Ты была права. Я использовал эту ситуацию как оправдание. Это была отговорка, почему я не готов рисковать.
— Но я понимаю тебя, — сказала Джохара. — Ведь в прошлом ты уже пережил предательство.
— И все же в душе я чувствовал, что ты другая. Я понял это в день нашей первой встречи. Уже тогда я стал влюбляться в тебя, Джохара. И с тех пор люблю тебя все сильнее.
Сердце Джохары чуть не выпрыгнуло из груди, когда Азим обнял ее за талию и крепко прижал к себе.
— Я тоже влюбилась в тебя в тот самый день, — призналась Джохара.
— Это вряд ли, — засмеялся Азим. — В тот день я предстал перед тобой не в лучшем своем свете.
— И все же ты смог меня очаровать. А когда ты спас меня в Париже, это чувство стало глубже. Тогда я перестала тебя бояться и… — Джохара посмотрела в самую глубину черных глаз Азима. — Я люблю тебя, Азим. Никогда не сомневайся в этом. Я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы наш брак был настоящим.
— Я тоже этого хочу.
Несмотря на всю силу новой надежды, Джохара сделала серьезное лицо.
— А что говорят племена?
