Парадокс манипуляций с валютой заключается в том, что многие страны, преследующие исключительно собственные интересы, в итоге могут оказаться в мокрой, холодной постели. Валютная война обычно ведет к усилению инфляции в участвующих в ней экономиках (поскольку все они увеличивают денежную массу) без изменения относительных обменных курсов. В худшем случае нарушается структура торговли, что наносит странам значительный экономический ущерб. Нынешняя ситуация, по всей вероятности, еще не настолько плоха. Действительно, с точки зрения торговли все втянутые в процесс страны, образно говоря, одновременно вскочили со своих мест, но в результате никто не получил лучшего обзора. Тем не менее некоторые эксперты в этой области, в том числе экономист Барри Эйхенгрин из Калифорнийского университета в Беркли, изучавший конкурентные девальвации 1930-х, утверждают, что кредитно-денежная политика, предполагающая ослабление национальных валют (в первую очередь более низкие процентные ставки), — мощное средство для восстановления мировой экономики, в частности для борьбы с дефляцией, которая становится еще более серьезной проблемой, чем инфляция.
Эйхенгрин пишет о Великой депрессии: «Ни одной стране мира не удалось выйти из депрессии благодаря экспорту, так как им некому было продавать дополнительную экспортную продукцию. Но это не главное. Важным было то, что страны одна за другой переходили к политике ослабления национальной валюты, поскольку им больше не нужно было беспокоиться о валютном курсе. И этот монетарный стимул, ощущающийся во всем мире, оказался, вероятно, ключевым фактором, который инициировал и поддерживал восстановление глобальной экономики»
[176]. Эйхенгрин, по сути, описывает ситуацию, когда группа универмагов разом начинает массовую распродажу. Никому из них не удается оттяпать долю покупателей у конкурентов, потому что все предлагают одинаковые базовые скидки. Однако более низкие цены становятся мощным стимулом, заставляющим людей отправляться за покупками, а это выгодно всем магазинам.
Аргумент Эйхенгрина заслуживает двух важных уточнений. Во-первых, конкурентная девальвация во времена Великой депрессии была для стран способом выскользнуть из экономических наручников, налагаемых золотым стандартом. В следующей главе мы поговорим о том, что золото как инструмент кредитно-денежной политики отнюдь не всегда блестит и что люди, принимающие решения, нанесли огромный ущерб американской экономике, упорно придерживаясь в 1930-х годах золотого стандарта. Во-вторых, даже если стороны процесса не оказались в мокрой и холодной постели в результате девальваций после кризиса 2008 года, сегодня этот процесс абсолютно несогласован и разрушителен. Эйхенгрин пишет: «Конечно, крупным странам следовало бы согласовать и скоординировать меры в области кредитно-денежной политики. Тогда обменные курсы не колебались бы массово в одном направлении сегодня и в противоположном — завтра. И не было бы новых сбоев в системе глобальной торговли. И прекратились бы обвинения в проведении политики “разори соседа”, с которыми страны обрушиваются друг на друга».
Этот вопрос — как крупные экономики мира координируют свою политику относительно обменных курсов? — подробно обсуждается во второй части книги. Сейчас же нас интересует другой, более фундаментальный вопрос: какой механизм используется для сравнения валют? Однозначного ответа пока нет, поскольку в разных странах действует разный режим валютных курсов: в США один (пусть все решает рынок), в Китае другой (манипулирование рынком), в Северной Корее третий (обменный курс таков, как скажет Верховный лидер). Формально говоря, в мире множество механизмов, которые могут применяться для сравнительной оценки стоимости национальных валют.
Плавающие валютные курсы
Обменные курсы большинства крупнейших экономик мира, как и все остальное в условиях рыночной экономики, определяются спросом и предложением. (Исключением является Китай, поэтому ему и посвящена отдельная глава.) Разные валюты обмениваются на валютных рынках всего мира. А поскольку рыночные условия меняются, колеблясь, словно плот, который поднимается и опускается вместе с приливами и отливами, такие валютные курсы называют «плавающими». Сегодня утром на один канадский доллар можно купить 0,91 доллара США, а к обеду курс наверняка немного изменится. Валютные рынки этих стран — просто более масштабная версия площади Манучехри в Иране, о которой мы упоминали. Там есть люди, компании и правительства, желающие обменять канадские доллары на американские, и есть люди, компании и правительства, которые хотят провести обратную операцию (продать американские доллары и приобрести канадские). Обменный курс в любой конкретный момент — всего лишь цена, по которой эти две группы готовы совершить добровольный обмен.
В долгосрочной перспективе ожидается, что обменный курс будет меняться в направлении, предсказываемом ППС, особенно между богатыми странами, где нет заметной разницы в стоимости неторгуемых товаров. В краткосрочной же перспективе на относительный спрос валют влияют самые разные глобальные факторы. Например, как уже отмечалось ранее, более высокие процентные ставки делают валюту привлекательнее (при прочих равных условиях). Если реальная прибыль по государственным облигациям составляет в Канаде 3 %, а в США 3,5 %, то канадские инвесторы в надежде на более высокую доходность хлынут в Америку. Для этого они будут продавать луни и скупать доллары США, в результате чего американский доллар непременно подорожает по отношению к канадскому. Перспективы роста также привлекут глобальный капитал и укрепят американскую валюту (как инвестиции в Кремниевую долину в 1990-е годы), в то время как слабеющая экономика или политическая нестабильность приведут к обратным результатам (как в Иране в эпоху правления Ахмадинежада).
Когда речь идет о международных потоках капитала, страх и паника становятся очень мощными мотиваторами. Достаточно сказать, что швейцарский франк всего за три часа после того, как 11 сентября 2001 года в башни Всемирного торгового центра врезался первый самолет террористов, вырос по отношению к доллару США на 3 %. А десять лет спустя инвесторы, опасаясь экономических проблем в еврозоне, ринулись в относительно стабильную Швейцарию. Всего за полтора года — с начала 2010 по август 2011-го — швейцарский франк вырос по отношению к евро на целых 43 %. (Что, кстати, в значительной мере объясняет, почему он оказался так сильно переоценен согласно индексу Big Mac.) Инвесторы массово переводили капиталы в Цюрих вовсе не ради приобретения знаменитых швейцарских часов и шоколада, а чтобы избежать негативных последствий ослабления евро, которые грозил спровоцировать греческий долговой кризис.
Правительства и центральные банки всегда могут покупать и продавать национальную валюту, тем самым напрямую влияя на ее спрос и предложение. Однако следует признать, что внешний валютный рынок настолько огромен — на нем ежедневно обмениваются триллионы долларов, — что большинству стран явно не по карману значительно изменить на нем ситуацию. В итоге валютные интервенции нередко напоминают попытку нагреть холодную ванну несколькими ложками кипятка, что совершенно бесполезно, учитывая, что другие участники рынка в то же время подливают в нее целые ведра холодной воды.
