Повысив хрупкость международной финансовой системы, золотой стандарт 1920-х годов заложил фундамент для депрессии 1930-х. Золотой стандарт послужил механизмом передачи дестабилизирующего импульса от США остальной части мира. Золотой стандарт усугубил первоначальный дестабилизирующий шок. Он стал основным препятствием на пути компенсирующих мер и действий. Он был ограничением, которое помешало людям, принимающим политические решения, предотвратить крах банков и не дать распространиться финансовой панике. По всем этим причинам международный золотой стандарт можно считать ключевым фактором депрессии мирового масштаба. И по тем же причинам восстановление мировой экономики стало возможным только после отказа от золотого стандарта
[225].
Скверные идеи всегда приводят к негативным последствиям — как в прежние времена, так и сейчас. Конечно, опасаться того, что США вернутся к золотому стандарту, не стоит. Тем не менее те же заблуждения, из-за которых золото кажется невероятно привлекательным, как правило, осложняют и нынешнюю кредитно-денежную политику. Обозреватель Financial Times Мартин Вулф описал беседу с одним американским политиком, который утверждал, что реакция ФРС на финансовый кризис 2008 года приведет к гиперинфляции. Вулф пишет: «Подобно многим, этот человек не сумел разобраться в нюансах работы кредитно-денежной системы. К сожалению, в данном случае неведение не есть благо, потому что оно очень сильно усложнило задачу повышения эффективности центральных банков»
[226].
И это действительно крайне важно. Кредитно-денежная политика может казаться чем-то таинственным, понятным только посвященным. Но таковыми казались и некоторые из тех странных деривативов, которыми Уолл-стрит бойко торговала в начале 2000-х годов. В чем это выражается? Когда в кредитно-денежной политике все идет хорошо, мы ее едва замечаем. Мы просто живем повседневной жизнью, управляя деньгами, которые воспринимаем как нечто само собой разумеющееся, используя финансовую систему, в которой не случается сбоев и крахов, и попутно понося регулирующие органы, которые, похоже, только и делают, что все усложняют.
Но дела далеко не всегда идут гладко. Как мы выясним во второй половине книги, неверное понимание сути денег способно уничтожать целые экономики и разрушать человеческие жизни.
Часть II. Почему важны деньги
Глава 8. Краткий курс истории денежного обращения США
Вы приходите к нам и заявляете, что золотой стандарт выгоден большим городам. А я говорю вам, что большие города опираются на необъятные плодородные прерии. Сожгите ваши города и оставьте наши фермы — и ваши города будут возникать снова и снова, как по мановению волшебной палочки. Но уничтожьте наши фермы — и улицы всех городов в этой стране зарастут травой…
Если они посмеют выйти в открытое поле и защищать золотой стандарт, как нечто полезное, мы будем бороться с ними до последнего вздоха, и за нашей спиной будут стоять трудящиеся нашей страны и всего мира. Вы не должны силой возлагать на чело труда этот терновый венец. Вы не должны распинать человечество на золотом кресте
[227].
Уильям Дженнингс Брайан
Неужели голландцы действительно купили Манхэттен у индейцев за бусы из бисера стоимостью 24 доллара, как нам рассказывали в начальной школе? И если да, было ли это на самом деле такой уж невероятно провальной сделкой для местных индейцев племени ленапе? Начнем с того, что Манхэттен тогда был всего лишь необитаемым участком суши. Голландцы не получили за свои бусы Пятую авеню, Центральный парк и здание с именем Дональда Трампа на фасаде. В те времена было много неосвоенных земель. И все равно история с бисером кажется очень маловероятной. В письме агента торговой компании Dutch East India, адресованном голландскому правительству, упоминается о покупке «острова Манхэттена у дикарей за 60 гульденов»
[228]. Именно эту сумму позже пересчитали по обменному курсу XIX века, получив 24 доллара, однако историки отмечают, что определить реальную стоимость гульденов на тот момент как для голландских поселенцев, так и для местных индейцев чрезвычайно трудно. Предположительно гульдены должны были цениться индейцами только с той точки зрения, что их можно было использовать для сделок с голландцами.
Между тем нам достоверно неизвестно даже то, действительно ли индейцы владели этим островом, не говоря уже о том, чтобы его использовать. По одному из предположений, идея «права собственности» на землю и воду была чужда индейской культуре, стало быть, уплаченную сумму следует рассматривать скорее как плату за совместное пользование
[229]. Один профессор права описал эту сделку как «не отказ от острова, а просто символ согласия принять голландцев в качестве жителей». Более коварная (и забавная) теория состоит в том, что индейцы, продавшие голландцам землю, были шайкой мошенников, просто проходивших через Лонг-Айленд. Они продали остров, на который никогда даже не претендовали, и отправились восвояси, счастливые и довольные, унося с собой все, что сумели вытянуть из наивных покупателей. Можно с пеной у рта спорить о том, совершили ли вы глупость, продав подержанный Mercedes за 5 тысяч долларов. Но если вам удалось продать за 5 тысяч долларов подержанный Mercedes, который вам не принадлежал, это делает вас истинным гением коммерции
[230]. Какая замечательная ирония была бы в этой истории, если бы обманутыми простаками в сделке оказались не индейцы, а голландцы! Но вообразим, что в ней были задействованы не голландские гульдены, а бусы из бисера. Кто берется утверждать, что эти блестящие шарики — такая уж невыгодная сделка? Так ли уж глупо было отказываться от острова ради горстки блестяшек? Ведь практически любой читатель этой книги с радостью обменяет свой дом, машину и прочие ценности на мешок алмазов или чемодан золотых слитков — то есть на другие блестяшки, также не имеющие почти никакой практической ценности.
Как бы там ни было, в истории с Манхэттеном упускается из виду то, какую роль играли деньги, когда европейские поселенцы начали торговать с коренными американцами. Голландцы приходили в полное недоумение, наблюдая, как высоко индейцы ценят вампумы — декоративные бусы из ракушек, используемые тогда в качестве денег. В 1650 году пастор голландской реформаторской церкви в Нью-Амстердаме Йоганнес Мегаполенсис писал: «Индейцы ценят эти ракушки так же высоко, как многие христиане золото, серебро и жемчуг, а вот наши деньги им совершенно не нравятся»
[231]. И голландцы адаптировались к ситуации — как и современные американские туристы, приезжающие в Париж или Гонконг. Среди поселенцев по всему северо-востоку Америки бусы из ракушек стали широко распространенным средством обращения. Это послужило предпосылкой для возникновения проблемы с товарными деньгами, о которой я пока умалчивал. Теоретически преимущество товарных денег заключается в их стандартной и общепризнанной ценности: табак — это табак, коровы — это коровы. На самом же деле качество одного табака лучше, другого хуже; одни коровы толстые и здоровые, а другие тощие и больные. А ракушечные бусы казались более стабильными — это всегда ракушки, обычно нанизанные на нить длиной в человеческую руку. И все же голландцы заметили одну довольно любопытную тенденцию: когда индейцы приходили за оплатой в вампумах, они приводили в качестве меры самого высокого человека, когда же им нужно было платить, они приводили чуть ли не гнома
[232].
