Начнем с СССР. Из предыдущих глав видно, что отношения Черчилля с союзником по антигитлеровской коалиции отличал разнонаправленный и противоречивый характер. Но главным являлось то, что разногласия на идеологической почве держались в латентном состоянии. По мнению британского премьера, война была не тем периодом, когда следовало «руководствоваться идеологическими симпатиями»
. Но подобного рода толерантность носила временный характер и сохранялась до тех пор, пока продолжали греметь пушки. Стоило забрезжить лучику мира, как тут же неприятие коммунизма вышло из тени и начало оказывать влияние на суждения и мнения западных политиков.
Свою долю беспокойства добавлял и геополитический фактор. Советские войска не просто крушили вермахт, а с каждой новой победой неудержимой волной продвигались на запад, усиливая позиции своего руководства за столом переговоров. Черчилль решил положить конец этому давлению и перехватить инициативу. Для вытеснения Красной армии за пределы Польши, а также в целях «принуждения России подчиниться воле Соединенных Штатов и Британской империи» он поручил в апреле 1945 года Объединенному штабу планирования военного кабинета разработать план экстренной военной операции против СССР
. В начале третьей декады мая документ был представлен на утверждение. Одним из ключевых положений подготовленного плана было использование людских резервов и сохранившегося промышленного потенциала Германии.
На этом обстоятельстве имеет смысл остановиться подробнее, заглянув несколько вперед. За неделю до своего восьмидесятилетия, 23 ноября 1954 года, Черчилль, в тот момент премьер-министр, выступал перед избирателями в Вудфорде. В своей речи он упомянул, что незадолго до окончания войны он направил фельдмаршалу Монтгомери телеграмму, в которой приказал «аккуратно собрать» все вооружение вермахта для дальнейшего использования в случае возможного противостояния с СССР. Заявление в Вудфорде произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пресса не упустила возможности отметить эту речь на своих страницах, выразив недоумение и негодование. Через несколько дней некоторые парламентарии-лейбористы отказались даже поставить свои подписи в приветственном адресе восьмидесятилетнему юбиляру, мотивируя свое решение тем, что не могут чтить человека, который собирался «использовать бывших нацистских солдат против наших военных союзников». Были и те, кто, потрясенные до глубины души откровенным признанием, попросили представить документальные подтверждения приказа. В ответ на этот запрос поступила рекомендация обратиться к последнему тому «Второй мировой», который наверняка содержит необходимые доказательства. Один из дотошных критиков — Эмануэль Шинвелл (1884–1986), занимавший в правительстве Эттли пост военного министра, прочитал шестой том от корки до корки, но нашел лишь записку Черчилля от 17 мая 1945 года начальнику штаба ВВС и генералу Исмею, в которой запрещалось «уничтожать немцами или нами без предварительного разрешения кабинета» «германские самолеты, пригодные для использования в боевых операциях», а также телеграмму генералу Эйзенхауэру от 9 мая 1945 года, где отмечалась важность «сохранить все, что заслуживает сохранения», поскольку вооружение немцев может «остро потребоваться» в будущем
.
Не обнаружив нужных документов, Шинвелл вынес вопрос на рассмотрение парламента. Его интересовало, зачем премьер-министр исключил столь важные свидетельства из своих мемуаров и чем он руководствовался, обнародовав свою резолюцию сейчас, спустя почти десять лет после упоминаемых событий. Черчилль попытался что-то ответить в свое оправдание, но выглядело это неубедительно. «Похоже, я свалял дурака в Вудфорде, забыв, что сделал на самом деле», — признается он своему врачу после заседания в парламенте.
Возможно, Черчилль и забыл о своих решениях десятилетней давности, но само заявление в Вудфорде не было экспромтом. Речь тщательно готовилась. Хотя сам факт письменного распоряжения, адресованного Монтгомери, вызывал у автора сомнения. Причем не в 1954 году, а ранее. Еще в марте 1950-го Дикин передал Келли просьбу Черчилля найти в архиве политика указанную телеграмму. После безуспешных поисков в Чартвелле к исполнению поручения присоединился Генри Паунэлл, обратившийся к записям военного кабинета. Но никакого документального следа найти не удалось. После выступления в Вудфорде масштабное прочесывание правительственных архивов было инициировано Норманом Бруком, но вновь безрезультатно. Нашлась лишь стенограмма выступления Черчилля на заседании Комитета начальников штабов от 16 мая 1945 года, где он высказался против «уничтожения оружия противника». По его мнению, следовало «сохранить по мере возможности все оружие противника». Последнее, по его словам, может «понадобиться для вооружения освобожденных людей»
.
Оставалось обратиться к самому Монтгомери. Фельдмаршал не собирался отмалчиваться. Он подтвердил факт передачи ему привлекшей внимание общественности телеграммы. Однако, порывшись в своем архиве и не найдя никаких письменных подтверждений, добавил, что телеграмма была передана по секретным каналам и уничтожена после прочтения. В 1959 году Монтгомери вернется к истории со злополучным документом. Согласно новой версии, никакой телеграммы не было. Имело место лишь устное общение с премьер-министром, которое состоялось 14 мая 1945 года на Даунинг-стрит. Спустя месяц после этой аудиенции, озадаченный необходимостью выделения большого количества войск для охраны собранного вооружения, Монтгомери запросил у Военного министерства подтверждение о целесообразности хранения немецкого оружия. Не получив ответа, он отдал через неделю приказ уничтожить собранные трофеи
.
Профессор Д. Рейнольдс не склонен принимать признания Монтгомери на веру, особенно после того, как в промежутке между 1954и 1959 годом тот изменил свою версию случившегося. Учитывая, что Черчилль всегда очень трепетно относился к письменной фиксации своих обращений, а также принимая во внимания тот факт, что никаких документов, подтверждающих указание фельдмаршалу, найти не удалось, вполне вероятно, что телеграммы действительно не было. Но это нисколько не исключает, а признания Черчилля и его попытки найти письменные свидетельства только подтверждают, что сама идея использования немецкого оружия и немецких солдат имела место. И именно она нашла отражение в подготовленном плане экстренной военной операции против СССР.
Как бы там ни было, но даже планируемого обращения за помощью к бывшим ресурсам вермахта оказалось недостаточно для победы, поэтому авторы плана предупреждали политиков об изнурительной и продолжительной тотальной войне с сомнительными шансами на успех. Британское военное командование не обманывало себя относительно перспектив нового конфликта. В подготовленной версии плана слово «рискованный» встречается восемь раз. Фельдмаршал Алан Брук назвал заложенную в плане идею «безусловно, фантастичной», а шансы на успех определил, как «иллюзорные». «Вне всяких сомнений, отныне Россия самая могущественная страна в Европе», — записал он в своем дневнике в конце мая 1945 года
. Черчилль также не питал иллюзий относительно результата возможного противостояния с СССР, но сама мысль о том, что коммунистическая держава стала самой могущественной в Европе, не могло оставить его равнодушным.
Подход воевать с недавним союзником, да еще с использованием немецких ресурсов, был немыслим по своей сути, что нашло отражение и в названии разработанного плана — «Немыслимое». Однако этот план остался в истории. И дополнительных баллов Черчиллю он не добавляет, хотя сам он никогда не относился к этим штабным наработкам серьезно, назвав их 10 июня 1945 года «превентивным исследованием того, что, я надеюсь, останется исключительно гипотетической случайностью»
.
