Примечательным является и тезис о крайней нежелательности военного противостояния двух систем. Причем это был не только отвлекающий маневр, призванный ввести Кремль в заблуждение относительно истинного характера замыслов британского руководства. Черчилль неоднократно озвучивал необходимость сохранения диалога. Например, во время Тегеранской конференции он отметил, что три лидера антигитлеровской коалиции «должны оставаться друзьями, чтобы обеспечить счастливую жизнь во всех странах». «Я считаю, что мы должны поддерживать дружественные отношения с Россией», — скажет он на встрече с турецким руководством в январе 1943 года. Даже в мае 1945 года, размышляя над операцией «Немыслимое» и выражая опасения насчет возможного продвижения Красной армии на Запад, Черчилль стремился не допустить развязывания новой войны. В своей переписке с Трумэном он неоднократно обращал внимание, что «первоочередной целью должно стать совещание со Сталиным». «Сейчас жизненно важно прийти к соглашению с Россией», — отмечал он в небезызвестной телеграмме от 12 мая
.
Отличительной особенностью приведенных заявлений военного периода является то, что все они были сделаны до первого успешного испытания атомного оружия, что может поставить под сомнение их определяющую роль в формировании мировоззрения британского политика. Перечитаем внимательно текст выступления в Фултоне. Среди прочего в нем присутствует следующий фрагмент: «Общаясь в годы войны с нашими русскими друзьями и союзниками, я пришел к выводу, что больше всего они восхищаются силой и меньше всего уважают слабость, в особенности военную»
. Фактически, Черчилль призвал западные демократии сплотиться и продемонстрировать силу. И в этой связи актуальным становится вопрос, что понималось под демонстрацией силы, готов ли был Черчилль пустить в ход атомное оружие против недавнего союзника?
В ноябре 2014 года Daily Mail вышла с претендующей на сенсацию статьей, заголовок которой, казалось бы, дает исчерпывающий ответ: «Согласно обнародованному секретному документу ФБР, Уинстон Черчилль „предлагал использовать атомную бомбу против России“ для победы в холодной войне». Но не будем спешить с выводами.
Во-первых, почему, несмотря на кричащее заглавие, никакой сенсации среди историков не произошло? Источником публикации послужила служебная записка агента Д. М. Лэдда на имя директора ФБР, датированная 5 декабря 1947 года и приведенная в книге американского журналиста Томаса Майера «Когда львы рычат: Черчилли и Кеннеди». В этой записке сообщалось, что во время беседы представителя спецслужб с сенатором Генри Стайлсом Бриджесом (1898–1961) последний рассказал о подробностях своего разговора (летом 1947 года) с британским политиком, во время которого Черчилль призвал использовать атомное оружие против СССР. Чем не сенсация? На самом деле это свидетельство было не единственным зафиксированным рассуждением экс-премьера на тему нового вида оружия и противостояния с Москвой. Оно также встречается в дневниках лечащего врача лорда Морана, оставившего потомкам высказывания политика от 8 августа 1946 года. Схожие мысли можно обнаружить в записях Макензи Кинга, который приводит диалог с Черчиллем от 26 ноября 1947 года. И откровения Морана, и записи Кинга были впервые опубликованы более чем за сорок лет до появления книги Майера. Кроме того, они нашли свое отражение в последнем томе официальной биографии британского политика, вышедшем в 1988 году и переизданном в 2013-м.
Во-вторых, кто был собеседником Черчилля? Стайлс Бриджес являлся сенатором от Республиканской партии с 1936 года. Он не занимал никаких постов в правительстве и администрации президента США, а на момент своей встречи с Черчиллем возглавлял Совместный комитет международного внешнеэкономического сотрудничества. Бриджес был знаменит своими критическими заявлениями в адрес президента Трумэна, а также показал себя активным сторонником сенатора Джозефа Маккарти (1908–1957), который заработал себе репутацию ненасытной ненавистью к коммунистам. Если бы Черчилль хотел донести свою мысль до государственных деятелей, определяющих военную и международную политику США, и подтолкнуть их к определенным действиям, был ли председатель не связанного с военной областью комитета, да еще член не правящей партии, той персоной, через которую следовало организовать подобное обращение? Вряд ли, особенно если учесть тот факт, что Черчилль имел прямой выход на действовавшего главу Белого дома и следующего президента США Дуайта Эйзенхауэра, между прочим, члена уже Республиканской партии. Аналогичные выводы касаются и авторов других упоминаемых выше свидетельств. Несмотря на высокую должность главы правительства и почти тридцатилетнее пребывание в большой политике, Макензи Кинга трудно отнести к ключевым игрокам рассматриваемого периода. Тем более что через год после беседы с Черчиллем он покинет свой ответственный пост, а еще через два года — оставит грешную Землю.
Еще менее подходящей кандидатурой, способной оказать влияние на принятие судьбоносного решения, был личный врач нашего героя. По мнению секретарей Черчилля, к записям лорда Морана следует относиться осторожно, поскольку политик нечасто доверял врачу свои истинные мысли. По словам Колвилла, лорд Моран «редко, если вообще когда-либо, присутствовал там, где творилась история; как правило, его приглашали на последующий ужин»
. Ему вторит Энтони Монтагю Браун, отмечавший, что представить Черчилля, который ведет с врачом серьезный разговор на политическую тему, так же сложно, как обсуждающим состояние своего пищеварительного тракта с военачальниками
.
В-третьих, что именно сказал Черчилль? Судя по признаниям сенатора Бриджеса, заявления не отличались дипломатичностью: «Если президент Соединенных Штатов объявит, что Россия угрожает миру во всем мире и нападет на Россию, это станет единственным спасением мировой цивилизации». Также Черчилль указал, что «если атомный удар будет нанесен по Кремлю», последний «будет стерт с лица Земли, что позволит достаточно легко уравновесить оставшуюся без руководства Россию». В том же случае, если этого не произойдет, «в следующие два или три года Россия нападет на Соединенные Штаты, когда будет иметь собственную атомную бомбу». Посмотрим на записи лорда Морана, сделанные за шестнадцать месяцев до составления рапорта ФБР. «Нам не следует ждать, пока Россия будет готова. Я полагаю, ей потребуется восемь лет, прежде чем она получит новое оружие. Американцы знают, что пятьдесят два процента мотостроения сосредоточено в Москве, которая может быть стерта с лица Земли одной бомбой»
.
Если оставить за рамками исследования версию, что собеседники Черчилля могли в своих свидетельствах усилить реплики известного человека, то бросается в глаза несомненное сходство между тем, что записал лорд Моран, и тем, что сообщил ФБР Бриджес. Даже некоторые фразы: «стереть с лица Земли», повторяются чуть ли не дословно. Правда, так же отчетливо бросается в глаза залихватский мотив обоих заявлений. Легко сказать — сбросить бомбу. Сначала ее надо доставить до места сброса, пролетев свыше тысячи километров над территорией предполагаемого противника. Разве Черчилль это не понимал? Прекрасно понимал, и в этой связи уместно задастся вопросом: верил ли Черчилль сам в то, что говорил?
Исследователи жизни британского политика считают, что приведенные слова экс-премьера не следует воспринимать серьезно. Они ссылаются на особый мыслительный процесс лидера консерваторов, любившего рассматривать несколько, порой противоположных точек зрения, не исключая их обсуждения с собеседниками. Нередко Черчилль просто обыгрывал разные сценарии, знакомя с ними своих коллег и внимательно наблюдая за их реакцией. И в этом отношении, как замечает профессор Фармело, 1946–1947 годы стали «зенитом атомной воинственности Черчилля»
. Хотя даже в этот период он выражал надежду на сохранение мира. Так, в конце октября 1946 года во время беседы все с тем же лордом Мораном, когда врач высказал предположение, что скорее всего до новой мировой войны дело не дойдет, Черчилль согласился с ним
.
