Личному фактору, как правило, не принято придавать много внимания, в отличие от объективных потребностей и закономерностей. Но политики тоже люди, и слабости, эмоции, надежды порой оказывают на принимаемые ими решения не менее сильное влияние, чем системные рассуждения и глубокие расчеты. В пользу большой значимости в случае с Черчиллем и СШЕ личного фактора говорит и то, что для продвижения своих идей британский политик выбрал не аппаратные методы
, а собственные качества и навыки: кудесника слова и мастерство оратора. Среди выступлений Черчилля, посвященных европейской тематике в послевоенный период, было несколько знаковых речей, на которых имеет смысл остановиться подробнее.
Наиболее известным стало выступление 19 сентября 1946 года в Цюрихском университете
. Эта речь стала программной, а о ее авторе заговорили не иначе как об одном из отцов-основателей единой Европы. Тем не менее, как отмечает ряд исследователей, заявления британского политика отличал контурный характер построения объединенной Европы с отсутствием деталей перехода к новому образованию
. Черчилль и сам признавал, что «не собирается излагать» в своей речи «подробную программу построения новых взаимоотношений между странами». По его мнению, в этом нет необходимости. Если народы Европы захотят объединиться, то для этого им «нужно будет лишь выразить свою волю», и «тогда уж найдутся и методы, и конкретный механизм для воплощения их всеобщего желания в жизнь»
.
Отсутствие деталей объяснялось и другими факторами. Во-первых, сама тема требовала деликатного обращения. «Мы имеем дело не с вопросами силы, а с мнениями, поэтому мы не можем приказывать, мы можем только убеждать», — объяснял Черчилль. Во-вторых, на обтекаемость формулировок повлиял внешнеполитический фактор. Выступая за несколько месяцев до посещения Швейцарии в Фултоне, Черчилль уже призвал к созданию англо-американского военного союза. Поэтому теперь поддерживая СШЕ, ему приходилось демонстрировать чудеса политического лавирования, с одной стороны, высказываясь за объединение Европы, с другой — избегая противовеса между СШЕ и США, а соответственно, и негативного влияния на отношения с Америкой. О том, насколько сильны были эти опасения, можно судить по той значительной роли, которую американский фактор играл в последующих публичных выступлениях политика. Например, очередной раз призвав к объединению Европы в своей речи в Альберт-холле в апреле 1947 года, он заметил, что происходящие на континенте трансформации ни в коем случае не должны «вбить клин» между Великобританией и США, или каким-либо иным образом «испортить крепнущий союз в мыслях и действиях, в идеалах и целях между англоязычными странами»
.
О теме англоязычного союза еще будет возможность поговорить отдельно. Сейчас, возвращаясь к выступлению в Цюрихе, важно сделать одно дополнение. Несмотря на выраженную обтекаемость прозвучавших формулировок, призыв Черчилля содержал один принципиальный момент, непосредственно затрагивающий вопрос перехода к объединенной Европе. В качестве «первого шага воссоздания европейской семьи народов» Черчилль выделил «налаживание партнерства» между Францией и… Германией. «Только так, и никаким иным образом, Франция может вновь обрести ведущую роль в Европе», — заявил оратор, считая, что «духовное возрождение Европы без участия Франции и Германии попросту невозможно»
.
В первом томе военных мемуаров, создававшемся как раз в описываемый предвоенный период, Черчилль вновь вернулся к этой теме, заметив, что «высшей целью» для него является «прекращение тысячелетней вражды между Францией и Германией», которое позволит «Европе вновь возродиться». При этом в качестве основного инструмента примирения он указывает создание не военного или политического союза, а «объединение галлов и тевтонцев вместе благодаря экономическим, социальным и моральным связям» на основе «совместного процветания и взаимозависимости»
. Тем самым Черчилль дает понять, что в решении геополитических вопросов более тонкие механизмы, затрагивающие институциональные процессы и повышающие благосостояние обычных граждан, оказываются более эффективными, чем грубые силовые методы и неподкрепленные снизу договоренности на высшем уровне.
Предложение Черчилля об укреплении связей между Германией и Францией в корне отличалось от позиции его однопартийцев, считавших, что основу СШЕ должен составить англо-французский союз. Но насчет Британии у Черчилля были другие планы. Что же до его заявления, то оно расходилось с ожиданиями не только консерваторов и не только британцев. Идея франко-германского союза была плохо встречена во Франции, где все граждане «категорически возражали против создания объединенного рейха в какой-либо форме». «Твердую веру» в этот план выразил лишь де Голль. Но даже он полагал, что Европейский союз должен начаться с партнерства между Францией и Британией, которым следует заранее определиться в своем отношении к Германии и прийти к пониманию в этом вопросе
.
Осознавая, что принятие послевоенной Германии в семью европейских народов вызывает отторжение, Черчилль указал на важный фактор успеха всего дела — «благословенные акты забвения»
. Есть вещи, которые нельзя забыть, но движение вперед, считал политик, невозможно без того, чтобы не «повернуться спиной к ужасам прошлого». «Мы не можем брать с собой и нести через грядущие годы груз ненависти и жажду мщения, рожденные ранами прошлого», — наставлял он своих международных коллег
.
Призывы установить равноправные партнерские отношения с Германией, забыв былые обиды, звучали революционно и даже кощунственно для многих современников нашего героя, но они все-таки будут приняты преемниками. Рой Дженкинс (1920–2003), занимавший в период с 1977 по 1981 год пост председателя Европейской комиссии, считает «главным достоинством» выступления Черчилля в Цюрихе то, что оно «содержало предвидение и указание на объединение Европы на основе франко-германского партнерства». Эта идея оказалась «преждевременной» для большинства, но буквально через несколько лет ей суждено будет стать «аксиомой»
. Сам же Черчилль заговорил о реабилитации Германии еще в годы войны. Признавая, что в «среде побежденных народов действует один общий принцип — ненависть к немцам», он, тем не менее, отмечал, что «когда-нибудь немцы получат место в общей семье народов» после ликвидации «всех признаков нацизма и милитаризма»
.
Не ограничиваясь выступлением в Цюрихе, Черчилль продолжил популяризацию своих взглядов. На май 1947 года приходится еще одно знаковое выступление британского политика с категоричным заявлением: «Мы ни за что не дадим идее Европы умереть». Наблюдая за текущим положением дел в Европе, представляющей «груду обломков, кладбище, рассадник эпидемий и ненависти», населенной «измученными голодом и несчастьями людьми», которых «терзают застарелые межнациональные распри» и которых «втягивают в современные идеологические баталии», Черчилль задается вопросом: «Разве Европе больше нечего дать миру, кроме чумной заразы?» Вместо того чтобы «растрачивать плоды тяжелого труда на отделение друг от друга новыми фортификационными сооружениями, тарифными барьерами и пунктами паспортного контроля», Черчилль призвал «объединить силы и совместно взяться за дело ради общего блага», чтобы «фонтан свободы, счастья и материального изобилия вновь забил, орошая все вокруг своими целительными водами». Понимая, что одними призывами дело с мертвой точки не сдвинуть, Черчилль вновь предлагал не рубить сверху, а сделать ставку на распространение «нравственной, духовной и культурной идеи, вокруг которой все смогут объединиться», которая «овладеет умами британцев настолько, что окажет воздействие на их поступки». Для этого он предлагал создать в Британии организацию, которая занималась бы «продвижением идеи объединенной Европы, поддерживала бы интерес к ней и наполняла ее содержанием»
.
