Рассмотрев внешнеполитическую концепцию Черчилля, его стремление к созданию надежных инструментов регулирования международных отношений и гарантов сохранения мира, самое время вернуться к прерванной ранее теме сотрудничества с США, которая была осевой и корневой в стратагеме британского политика. Еще до своего возвращения на Даунинг-стрит он последовательно старался придерживаться линии укрепления отношений с атлантическим союзником
, в том числе путем исключения малейшего повода для недовольства Америки британской стороной.
«Единственный вопрос, который представляется мне актуальным, состоит в том, что мы ни в коем случае не должны допустить малейшего расхождения между нашей политикой и политикой Соединенных Штатов», — наставлял Черчилль Идена в январе 1951 года
. Схожие мысли озвучивались не только в закрытой от посторонних глаз переписке с коллегами, но и во время публичных выступлений. Особенно в парламенте. Например, в мае 1951 года, Черчилль попытался образумить находящееся у власти лейбористское правительство, указав, что «нашей величайшей опасностью в настоящее время является политика высмеивания Соединенных Штатов, создания у них впечатления, будто они станут выполнять всю работу, в то время как мы будем дергать их за фалды и читать им уроки о морали государственного управления»
.
Во время одного из первых выступлений после своего назначения на пост премьер-министра Черчилль специально добавил в текст несколько предложений, являвшихся по своей сути неприкрытым реверансом в сторону США: «Я испытываю глубокую благодарность к нашему великому американскому союзнику. Они поднялись к вершине мирового господства, не имея никаких других амбиций, кроме верного служения высочайшим целям»
.
Свой первый официальный зарубежный визит, который состоялся спустя всего два месяца после назначения на пост премьер-министра, Черчилль предпринял, разумеется, в США, куда отправился на борту лайнера Queen Магу из Саутгемптона в последний день 1951 года. Его сопровождали три верных компаньона: Иден, Исмей, профессор Линдеман, а также начальник Имперского генерального штаба фельдмаршал Слим, первый морской лорд адмирал флота Родерик Макгригор (1893–1959), Норман Брук и главные личные секретари — Джон Колвилл и Дэвид Питбладо (1913–1997). Отправление несколько задержалось, поэтому на борт пригласили проживающего неподалеку в Бродлендсе Луиса Маунтбэттена, занимавшего в тот момент пост четвертого морского лорда Адмиралтейства. Черчилль всегда относился к нему с симпатией и покровительством, что позволяло последнему вести себя несколько расковано с именитым политиком. В тот день у них состоялся откровенный разговор насчет внешнеполитической ситуации в мире и роли в ней Великобритании.
Маунтбэттен высказал опасения, заметив, что четкое следование курсу США может привести к войне.
— Единственное, что может разрушить относительно счастливые и мирные условия в нашей стране, это война, — сказал он премьер-министру.
В ответ Черчилль заявил, что безопасность Великобритании может быть обеспечена исключительно в союзе с США. Также он попытался перейти на личности, заметив:
— Я полагаю, тебе следует быть осторожнее в своих антиамериканских взглядах. Ты нравишься американцам. Они доверяют тебе. Ты один из немногих военачальников, под началом которого они не возражают служить. Ты испортишь их отношение к себе, если они поймут, что ты против них!
Маунтбэттен парировал, что и сам любит американских друзей. Более того, он считает, что как отдельные личности американцы очаровательны, но в своей массе они незрелы, и их действия могут привести к войне с последующим уничтожением их собственной системы.
— Я очень огорчен, что ты придерживаешься столь левых взглядов, — возмутился Черчилль. — Я думаю, тебе следует избегать озвучивать подобные взгляды. Ты ценен потому, что, являясь моряком, представляешь собой неполитическую фигуру. Позаботься, чтобы так оставалось и впредь!
Маунтбэттен не стал возражать, признав, что он никогда не был политиком и не делал политических заявлений. При этом у него все равно вызывало изумление, как можно считаться выразителем левых взглядов, призывая лишь к выстраиванию таких отношений с США, которые позволят избежать разрушения собственной страны.
Вечером Маунтбэттен запишет в дневнике, что у него «сложилось впечатление — великий старый человек и в самом деле миновал свой зенит». Он не обижался на Черчилля, полагая, что хотя пожилой политик и возражал своему более молодому собеседнику, в глубине души премьер не станет отмахиваться от высказанных Маунтбэттеном идей и еще поразмыслит над ними на досуге
.
Присутствующий при диалоге Колвилл отметил, что флотоводец «нес политическую чепуху»
. Но дело не в Маунтбэттене. Показателен настрой Черчилля. Хотя он и признавал, что первоочередной задачей для его страны является «возвращение финансовой, экономической и духовной независимости», «возвращение влияния и инициативы в отношениях с мировыми державами», а также «борьба за выживание в качестве независимой и самодостаточной нации»
, тем не менее, он взял курс на тотальное сближение с США. Несмотря даже на встречные сигналы, что в его теории есть брешь; сигналы, которые поступали не только со стороны таких людей, как Маунтбэттен, но и от первых лиц США. Во время переговоров Трумэн однозначно дал понять, кто хозяин положения и как он относится к надеждам своего гостя. На одном из пленарных заседаний после эмоциональной и велеречивой реплики Черчилля о вере в англо-американское сотрудничество он холодно ответил: «Спасибо господин премьер-министр. Это должно быть проработано нашими советниками». По воспоминаниям присутствующих на заседании очевидцев, президент «был неожиданно резок с бедным старым Уинстоном»
, он считал, что британский политик «живет прошлым и говорит в терминах, которых уже не существует»
.
С преемником Трумэна у Черчилля внешне сложатся более дружеские отношения, но и со стороны Эйзенхауэра будет исходить неизменный холодок скептицизма на призывы укрепления англо-американских отношений. Черчилль же, как ни в чем не бывало, продолжал настаивать на своем, стараясь ни жестом, ни словом «не разозлить Айка»
. Время от времени он показывал оскал, например, когда выступил против передачи США контроля над американскими базами на территории Великобритании. Но в целом, это был уже проигранный бой. На родине Черчилля обвиняли в том, что он оказался неспособен противостоять США. Вместо налаживания «прямого и жесткого» диалога с Соединенными Штатами «старый и уставший» политик произносил «безутешные слова на закате своей карьеры». «Его битвы остались в прошлом», — констатировали журналисты, сравнив британского премьера с «гигантом в стадии упадка»
.
Это были обидные обвинения, но, по сути, Черчилль, несмотря на весь свой опыт, имидж и достигнутые успехи, действительно устарел, превратившись, по словам Бивена, в «динозавра на выставке последних достижений инженерной мысли»
. И это прекрасно понимали не только в Великобритании, но и по другую сторону Атлантики. Британского премьера продолжали с радостью встречать в США и с уважением относиться к его предложениям. Но одним уважением дело и ограничилось. Его слушали, но не слышали. Он был интересен американским политикам как мастодонт ушедшей эпохи, но не как представитель могущественной державы. В ореоле его славы приятно было себя ощущать, но не ассоциироваться с его идеями и не выступать сторонником его взглядов. По большей части англо-американские отношения держались на личности британского премьера, что должно было вызвать у него — сторонника значительной роли индивидуального начала в истории — гордость, если бы на самом деле это не передавало истинный масштаб несоизмеримости двух государств.
