Во время своей работы в Адмиралтействе в период с 1911 по 1915 год Черчилль запомнился многими спорными решениями, вызывающими негодование у старых адмиралов. Поэтому сопротивлением на флоте его было не напугать. Не испугался он и гнева короля, решив в четвертый раз убедить монарха в своей правоте.
Это было необычное обращение. Черчилль практически слово в слово повторил доводы Морли, сославшись, как и он, на профессора Королевского колледжа Сэмюеля Роусона Гардинера (1829–1902), автора книги «Место Кромвеля в истории», и профессора Оксфордского университета, автора нескольких книг о лорде-протекторе Чарльза Хардинга Фиртса (1857–1936); также глава Адмиралтейства процитировал эссе Маколея и книгу «Морская мощь» самого известного военно-морского историка своего времени, одного из отцов геополитики адмирала Альфреда Тайера Мэхэна (1840–1914).
Черчилль понимал, что это последнее обращение по злободневному вопросу. Если король и в этот раз откажется менять точку зрения, Черчиллю ничего не останется, как ретироваться и прекратить полемику
. Как и следовало ожидать, Георг V остался непреклонен. Ни один из приведенных доводов не заставил его пересмотреть свою позицию. Он наотрез отказался называть корабль в честь человека, несущего прямую ответственность за обезглавливание одного из его предков
.
Продолжать дискуссию было бессмысленно. После месяца бесплодных обсуждений Черчилль отступил, предложив назвать линкор «Отважный»
. Этот вариант получил королевское благословение. Супердредноут «Отважный» был спущен на воду в ноябре 1914 года и прослужил в составе британского ВМФ больше тридцати лет, пройдя через две мировые войны, пока в 1948 году не был пущен на лом.
Прошло больше четверти века с тех достопамятных событий. В живых уже не было ни барона Стэмфордхема, ни Джона Морли, ни Герберта Асквита, ни Георга V, а Черчилль взялся за описание личности лорда-протектора. У него появилась прекрасная возможность восстановить историческую справедливость. Но этого не произошло. Причем по простой, но весьма необычной в свете описанного спора с королем причине — Черчиллю не нравилась личность Кромвеля. В биографии Мальборо он цитирует слова отца главного героя, который отзывался о Кромвеле не иначе как о «дьяволе», добавляя уже от своего имени, что возмутителя спокойствия отличала «фанатическая жестокость» в военных кампаниях. «Я враждебен по отношению к нему, — признается Черчилль в июле 1939 году Янгу. — Я считаю, что его следует судить как представителя диктатуры, против которой был направлен весь ход английской истории». В 1953 году во время одной из бесед с Мораном Черчилль назовет Кромвеля «грязным псом», отмечая, что «никогда не любил его»
.
Несмотря на нелюбовь автора к этому историческому персонажу, в новом произведении ему отводится много места. Написание этих кусков далось Черчиллю тяжело. Он обсуждал Кромвеля то с Эшли, то с Янгом и неоднократно переписывал текст, оставаясь все время недовольным результатом
. Причины самокритики бывают разными. На этот раз ими стали принципиальный характер готовящихся фрагментов для нашего героя, который пытался как можно отчетливее и понятнее донести свою позицию до читателя. В личности Кромвеля воплотилось слишком многое из того, что Черчилль не принимал и против чего боролся на протяжении всей своей жизни.
Во-первых, речь шла о диктаторе. Революции всегда принято рассматривать, как акт восстания за идеалы личной свободы против узурпаторства и деспотизма. Но Черчилль, не тешивший себя иллюзиями, считал заблуждением, что «триумф „железнобоких“ был победой демократии и парламентской системы». Напротив, по его словам, это была «победа примерно двадцати тысяч решительных, отчаянных, дисциплинированных, вооруженных фанатиков над всей Англией». Это была «борьба», которая «привела к армейской диктатуре». Это была ремонстрация, когда вместо одного автократа во главе государства встал «жестокий, страшный, энергичный человек, чей беспорядочный, оппортунистический, эгоистический курс вошел в анналы истории». Это была метаморфоза, которая привела к исчезновению конституционных гарантий и всех тех элементов гражданского общества, что «медленно и уверенно создавались веками». Это был плачевный результат, когда «всё решала воля одного человека»
.
Весьма показательным проявлением методов Кромвеля стало его отношение к парламенту. Как и многие последующие сторонники единоличного правления, Кромвель не выступал против парламента, более того, он даже находил его полезным, рассчитывая, что парламент позволит ему избежать упреков в деспотизме, одновременно поддерживая все предлагаемые им решения и начинания. «Но таких парламентов не существует, — возражает Черчилль. — У парламента есть свойство формировать собственное коллективное мнение на основе позиции тех, кто его избирает». Чудес на свете не бывает. Парламент Кромвеля выродился сначала в «собрание пуританской олигархии», затем в «представителей верхушки среднего класса и небольшого числа людей, возвысившихся благодаря военной службе», после чего «установилась военная диктатура»
. Англия оказалась не готова к проводимым над ней экспериментам, и в итоге, Кромвелю пришлось объявить себя лордом-протектором, перейдя к единоличному правлению и начав заигрывать с идеей стать королем.
Во-вторых, предлагая оценивать людей не только по их достижениям, но и по средствам, которые они использовали для достижения цели, Черчилль осуждает методы Кромвеля. Например, «жестокую и беспощадную даже для того сурового времени резню», которая последовала за взятием Дрогеды. Он приводит слова самого Кромвеля, признавшегося, что он отказал в пощаде всем. «Думаю, что мы предали мечу всех защитников», — заявил победитель председателю Государственного комитета Джону Брэдшоу
.
На примере Кромвеля Черчилль пытался показать, что зло опасно не только прямыми последствиями, к которым приводит, но и косвенным влиянием с расширением границ моральной вседозволенности. Поэтому, обвиняя лорда-протектора в том, что тот «располагал огромной силой» и использовал ее с «безжалостной свирепостью», в то же время он клеймит его за решения и поступки, которые «нарушили нормы гуманизма и заметно омрачили путь человечества».
В представлении Черчилля, жестокости Кромвеля в Ирландии заложили основу холокоста в XX веке:
Казалось, что дикие преступления навсегда остались в прошлом, что в мирные времена, в век бизнеса и открытых политических дебатов, позволено отдать должное суровым воителям, заложившим основы либерального общества. Двадцатый век резко напомнил этим интеллектуалам о реальном мире, оторвав от бессмысленных мечтаний. Мы уже видели, что и в наше время технология устрашения применяется с кромвелевским зверством и в больших масштабах. Мы слишком многое знаем о деспотах, их настроениях и власти, чтобы следовать философской отстраненности наших дедов. Необходимо вернуться к тому простому принципу, что убийство безоружных или разоруженных людей оставляет вечную жгучую память о завоевателях, как бы они впоследствии ни преуспели.
Последнее предложение содержит еще одну важную для Черчилля мысль: средства в большей степени, чем цели, являются критерием величия и последующего восхваления. По его словам, «люди, оказавшиеся способными на свирепые деяния, недостойны почетных титулов и благородных званий, присвоенных им потомками, — независимо от того, являются ли они прославленными полководцами или за ними закрепилась репутация выдающихся государственных деятелей»
.
