Как это соотносится с позицией Черчилля? Вернемся к майским прениям, обратившись на этот раз не к текстам политика, а к сохранившимся стенограммам заседаний военного кабинета. В речах премьера звучит знакомая решительность, например: «Мы лучше продолжим сражаться, чем будем порабощены Германией». Или: «Нации, которые шли ко дну в результате борьбы, восстанавливались, в то время как со сдававшимися без боя было покончено»
.
Но помимо привычного настроя Черчилль также использовал за закрытыми дверями иную риторику, чем в палате общин и перед британским народом. В частности, в стенограмме заседания от 27 мая приводятся слова Галифакса о том, что во время вчерашней дискуссии глава правительства заявил, что «был бы рад выйти из нынешних трудностей на таких условиях, которые сохранили бы нам главные элементы нашей жизненной мощи, даже ценой уступок некоторых территорий». Премьер не стал опровергать слова министра. Вместо этого он заметил: «если герр Гитлер готовится заключить мир на условиях возвращения германских колоний и территорий в Центральной Европе, то это одно дело», однако, по его мнению, «это маловероятно». На следующий день Черчилль вернулся к своей мысли, добавив, что «если мы продолжим борьбу и потерпим поражение, мы получим условия не хуже тех, которые можем получить сейчас»
. Это подтверждает приведенный выше тезис Черчилля, что конец мая 1940 года — неподходящее время для обсуждения с Германией условий перемирия. Но приведенная стенограмма также указывает на то, что Черчилль, используя его собственные слова (октябрь 1939 года), «не закрывал дверь перед искренними предложениями с германской стороны»
при условии уничтожения нацизма и возвращения Германией завоеванных территорий.
Если рассматривать ситуацию с привлечением более широкого круга материалов, не ограничиваясь лишь «Второй мировой войной», то становится очевидным, что Черчилль не исключал в 1940 году возможности вступить с Германией в мирные переговоры. Правда, на своих условиях и в удобный для своей страны момент. А пока этот момент не настал, он считал единственно правильным решением — сражаться. Днем 28 мая в перерыве между заседаниями Черчилль пригласил в свой кабинет в палате общин порядка двадцати младших министров. Он произнес вдохновенную речь о необходимости продолжать борьбу, закончив ее следующим пассажем: «Если наша история подойдет к концу, будет лучше, чтобы это произошло не в плену, а тогда, и только тогда, когда мы бездыханные распластаемся на земле». Присутствующий при этой сцене Хью Дальтон (1887–1962) зафиксировал сказанное в дневнике. Позже, когда он покажет свои записи Черчиллю, тот решит поправить последнюю фразу, придав ей больше колорита: «Если долгая история нашего острова подошла к концу, пусть это произойдет, когда каждый из нас будет лежать на земле, захлебываясь собственной кровью»
.
Перечисленные факты изображают иной образ Черчилля: решительного, храброго, но готового рассматривать разные варианты и действовать по обстоятельствам. Но стаяли он от этого менее великим? Нисколько, считает профессор Д. Рейнольдс: «Распространенный стереотип не соответствует сложности этого замечательного человека. Искусный политик, подающий по-разному одни и те же решения, наедине борющийся с собственными сомнениями и страхами, но скрывающий их, чтобы поддерживать дух своих коллег, бесспорно, более впечатляющая и более близкая истине фигура, чем пузатый бульдог из народных легенд»
.
Для нашего исследования представление близкого к реальности образа протагониста, безусловно, ценно само по себе, но тщательный анализ текстов Черчилля о первых месяцах премьерства важен также и потому, что позволяет понять доводы, которыми он руководствовался, и решения, которые он принимал в следующие пять лет, возглавляя правительство. В своей книге Черчилль констатирует, что летом 1940 года «широкие массы британского народа были преисполнены решимости победить или погибнуть». Поэтому ему «совершенно не было необходимости поднимать их дух с помощью ораторского искусства»
. На самом деле он отлично понимал, что именно в такие моменты и необходимо проявление лидерских качеств с поднятием боевого духа и подготовкой простых граждан к изнурительной борьбе. Знаменитые выступления этого периода — убедительное тому подтверждение, но формирование нужного настроя велось и на других уровнях. В последний день упоминаемых выше майских заседаний Черчилль подготовил «общую директиву», в которой призвал «своих коллег в правительстве, а также ответственных должностных лиц под держивать высокое моральное состояние окружающих, не преуменьшая серьезности событий, но выказывая уверенность в нашей способности и непреклонной решимости продолжать войну»
.
Летом 1940 года на Черчилля было оказано значительное давление с тем, чтобы он изменил свою решительную позицию.
К мирному урегулированию призвал Ватикан, а также влиятельные нейтралы. Георг VI получил личное обращение от короля Швеции Густава V (1858–1950), в своем роде дуайена среди европейских монархов. Наследник маршала Бернадота предлагал встретиться и «обсудить возможность заключения мира». Недовольные политикой Черчилля имелись и в самой Англии: аристократы, бизнесмены, политики. Причем среди последних были не только влиятельные чины настоящего — лорд Галифакс, но и ведущие государственные мужи прошлого, например Ллойд Джордж, опьяненный собственными амбициями и считавший, что «правительство должно принимать во внимание любые мирные предложения», а также звезды британской политики будущего, например Ричард Остин Батлер (1902–1982), не исключавший компромиссного мира
.
Но Черчилль был неумолим. Он готов был биться до конца, и биться с фатальной решимостью. «Мы переживаем очень тяжелые времена, и я готовлюсь к худшему, — написал он Стэнли Болдуину 4 июня 1940 года. — Но я уверен, что лучшие дни настанут. Только доживем ли мы до них, в этом я сомневаюсь»
. Более определенно Черчилль выразится через несколько дней, в беседе со своим близким окружением, попросив не обольщаться насчет исхода: «Мы-то с вами умрем через три месяца». Эти слова были сказаны генералу Немею, который отреагировал так: «Замечательно, что мы чертовски хорошо проведем свою последнюю неделю»
. Для самого Черчилль вступить в бой с захватчиками лично было не самым худшим вариантом, и он к нему готовился, пристреливаясь в открытом тире Чекерса из винтовки Mannlicher, револьвера Webley & Scott 32-го калибра и любимого «кольта» 45-го калибра. По словам очевидцев, премьер был хорошим стрелком. «Несмотря на возраст и тучность, он хорошо проявил себя, — вспоминает Колвилл. — Похоже, мистер Черчилль всегда мысленно представлял, что сражается с немцами». Инспектор Томпсон считал, что у находившихся в зоне поражения оружия Черчилля не было шансов уйти живьем
.
«Моральный дух и сила, к сожалению, не способны заменить армию, но они представляют собой очень мощное подспорье», — заметил Черчилль на одном из заседаний палаты общин в 1937 году
. Британский премьер делал все от него зависящее, чтобы это подспорье было значительным. Но он также понимал, что одного боевого духа и моральной стойкости недостаточно для победы. Он хорошо помнил из истории, что человечество знало множество примеров, когда «храбрые, гордые и добродушные страны и целые народы» терпели поражение. Ему вспомнились Афины, побежденные Спартой в Пелопонесской войне, Карфаген с его «безнадежным сопротивлением» Риму в Пунических войнах. А учитывая, что историю пишут победители, большинство подобных «трагедий не были никогда описаны или они просто давно забыты»
. Требовалось, что-то более существенное, чем поднятие боевого духа. Пришло время ответить на вопрос, как Черчилль собирался одолеть противника и выиграть войну?
