Тогда на что же рассчитывал Черчилль, обращаясь к США? Сам он упоминает «громадный моральный эффект», который смогла бы оказать помощь американцев. Это дополнение очень важно, поскольку позволяет понять ход мыслей британского премьера в этот период. Продолжая верить, что Германия находится на пределе своих экономических возможностей, Черчилль придавал большое значение пропаганде. Для него это были знакомые воды. Театральное начало с игрой на публику всегда импонировало его натуре. Он как никто среди британских политиков и военных ухватился за этот сценарий, считая, что имевшее место противостояние это не только война армий, флотов и ВВС, это еще и «психологическая война», борьба с опережением за то, чтобы «убедить немцев» в способности освободить их от тирании нацизма. Поэтому он «предпочел бы, чтобы Америка вступила в войну и шесть месяцев не оказывала помощь, чем удвоила бы эту помощь, но сохранила нейтралитет». По его оценкам, моральный эффект от вступления США в войну был гораздо больше и важнее реально оказываемой Вашингтоном помощи
.
На страницах второго тома Черчилль не слишком распространяется о своих планах победить в «психологической войне». Оно и понятно. Пять изнуряющих лет борьбы с гибелью десятков миллионов людей и проведением крупнейших в истории человечества сухопутных сражений звучат несколько убедительнее, чем успехи на ниве пропаганды. И тем не менее взгляды Черчилля были достаточно определенны, и местами они все равно проявляются в его книге. Например, он упоминает, что для сохранения Франции в рядах сражающихся стран «необходимо было какое-то драматическое заявление», в качестве которого рассматривалась декларация о создании англо-французского союза с высокой степенью интеграции двух стран, включая введение общего гражданства. В другой раз, описывая захват итальянцами Британского Сомали в августе 1940 года, он указывает, что это событие произошло в очень неудобное время, когда «столь многое зависело от нашего престижа»; в итоге этот «удар вызвал ущерб, превосходивший его стратегические масштабы»
.
Проблема заключалась не в том, что Черчилль слишком высоко ценил жест и психологический эффект от происходящих событий, последние все-таки имеют место и порой способны оказать вполне реальное влияние на результат. Проблема заключалась в том, что США не подыграли британскому союзнику. По крайней мере, не в 1940 году и не в том объеме, как ожидалось.
В 1934–1935 годах Черчилль написал несколько эссе о Ф. Рузвельте. Теперь, после окончания войны, ему предстояло показать непосредственное взаимодействие между ним и Рузвельтом в 1940–1945 годах. В первом томе он упоминает, что во время Первой мировой войны имел встречу с будущим президентом. «Эта великолепная, юная и мощная фигура произвела на меня большое впечатление», — признается он
. На самом деле Черчилль забыл об этой встрече, а приведенная выше фраза являлась не более чем искажением прошлого в угоду настоящему. Ключевым элементом в отношении двух государственных
деятелей стала знаменитая переписка, которую они начали вести вскоре после начала войны. «Мои отношения с президентом постепенно стали настолько тесными, что главные вопросы между нашими двумя странами фактически решались посредством личной переписки», — сообщает автор во втором томе. «Еженедельно, а часто почти ежедневно, я самым подробным образом сообщал ему обо всем, что знал о мыслях и намерениях британцев и об общем военном положении», — возвращается Черчилль к эпистолярному общению с главой США в следующем томе. Благодаря тесному общению (Черчилль направил девятьсот пятьдесят телеграмм и получил около восьмисот ответных посланий), им удалось, по словам премьера, «достичь исключительного взаимопонимания»
.
Упоминая знаменитую переписку, Черчилль пытается создать у читателей впечатление, что между британским и американским руководством была налажена тесная и плодотворная связь, позволяющая накоротке и в согласии решать сложнейшие вопросы военного времени. Однако реальность была куда более прозаична. Британский премьер действительно установил особые отношения со своим заокеанским коллегой и старался активно поддерживать их как посредством упомянутой переписки, так и с помощью личных встреч. Но говорить о том, что два государства действовали в унисон, особенно в 1940 году, означает выдавать желаемое за действительное. Хорошо укрытые от европейских треволнений Атлантическим океаном, американцы не торопились принимать участие в боевых действиях. Согласно результатам общественного мнения, на вопрос «Кто победит в текущей войне» точка зрения американских респондентов распределилась практически поровну между тремя вариантами ответов: «Британия», «Германия» и «Не знаю»
.
Черчилль, напротив, продолжал тешить себя иллюзией, что США не будут медлить и вступят в войну. Де Голль впоследствии вспоминал, как в августе 1940 года в Чекерсе, потрясая в воздухе кулаками, Черчилль закричал:
— Неужели люфтваффе не придут?
— Вам так хочется, чтобы немцы разрушили ваши города? — спросил французский собеседник
— Поймите, — объяснил ему Черчилль, — бомбардировки Оксфорда, Ковентри, Кентербери вызовут в США такую волну возмущения, что Америка вступит в войну!
В этом диалоге вновь проявляется акцент британского премьера на психологическом воздействии конкретных действий. Аналогичной логики он придерживался и во время общения со своими коллегами. «Зрелище бойни и кровавой бани на нашем острове вовлечет США в войну», — сказал он премьер-министрам доминионов в середине июня все того же 1940 года
.
Вторжения не произошло. Но и без него США не слишком торопились отказываться от своего нейтралитета. Эксперты сравнивали проводимую в 1940 году Вашингтоном политику с поведением военнослужащего, который, хотя и не принимает непосредственного участия в боях, тем не менее не гнушается снимать сапоги и часы с умирающего солдата
. Не считая ведения бизнеса — за год войны Великобритания заплатила США наличными почти четыре с половиной миллиарда долларов за продовольствие и материальные средства, — единственным результатом англо-американского союза в тяжелейший для Британии 1940 год стал августовский обмен старых пятидесяти американских эсминцев времен Первой мировой войны на право США использовать в течение девяноста девяти лет восемь британских военно-морских и военно-воздушных баз в северной и южной части Атлантического океана.
Вряд ли эта сделка, по результатам которой к концу 1940 года удалось полностью переоборудовать и подготовить к плаванию только девять из упомянутых пятидесяти эсминцев, может быть расценена, как полноценная помощь. Тем более что и Рузвельт говорил о ней не иначе, как о «приобретении баз для обороны Западного полушария», что категорически «не устраивало» Черчилля. Продолжая играть на струне психологического эффекта, британский политик решил представить получение эсминцев в качестве значительного дипломатического успеха своей страны. В обращении к Рузвельту он отметил, что не собирался заключать с ним «какой-либо контракт, соглашение или сделку, связанную с продажей». В его трактовке, базы были предложены «совершенно независимо от вопроса об эсминцах или какой-либо другой помощи». Эта телеграмма была приведена в «Их звездном часе», как и другие пояснения автора о том, что передача эсминцев «произвела глубокое впечатление во всей Европе». Ведь речь шла о «событии, которое, безусловно, приблизило Соединенные Штаты к нам и к войне <… > этот шаг свидетельствовал о переходе США из положения нейтральной к положению невоюющей стороны»
.
