Надо же, спустя сорок лет я действительно оказалась именно в таком раю. Но только в Швейцарии и с моей совершенно новой семьей.
Я стала пионером и с гордостью носила свой красный галстук. Мне нравилось гарцевать в красном галстуке по интернату-тюрьме перед мальчишками в одинаковых серых костюмах. Иногда мы стояли на этажах, держа руки в пионерском салюте, а мальчишки в сером дразнили нас и дергали за юбки. Но больше мы с ними никак не пересекались.
Жизнь в тюрьме-интернате была тоскливой и скучной, мы даже не репетировали, а только учились. Правда, у нас стояли железные кровати с панцирными сетками, на которых было весело раскачиваться. А еще общие туалеты с дырками, которые обрабатывали хлоркой, тюремный двор без единого кустика – он весь просматривался из наших окон, – охраняемая проходная и корпус, где нас кормили. Единственная радость – горячий кисель на полдник, потому что он был сладким. И кусочек свежего серого среднеазиатского хлеба к нему.
Однажды папа девочки, которая жила с нами, привез целые «Жигули» арбузов. Открыл машину и сказал, что каждый может взять себе по одному. Вот это был праздник живота! Мы разрезали арбузы пополам и лопали прямо ложкой, но закончилось все чудовищным коллективным поносом и очередями в туалет.
Как-то ночью все выскочили из здания и ждали, пока перестанет трясти: в Душанбе землетрясения – обычное дело.
За эти восемь месяцев в интернате я сдала экзамены за третий класс, за четвертый и половину пятого. Некоторые сдали экзамены сразу за четыре класса.
«Внешние» люди называли нас вундеркиндами.
– Есть злоба?
– Сегодня не было.
– Сейчас проверим. Давай руку на пульс. Сегодня сделаем три точки.
Бабушка поздравила меня со вступлением в пионерскую организацию
27 мая 1984
Анютка! Дорогая моя!
Горячо поздравляю тебя со вступлением в пионерскую организацию. Я мечтаю иметь мужественную, сильную, волевую внучку. Мечтаю прийти с тобой и с ребятами к «Авроре», чтобы этому крейсеру приснились счастливые дети нашей страны. А мы все сделаем, чтобы «Авроре» не только снились здоровые дети, а чтобы ЭТИ дети стояли на палубе легендарного корабля Революции.
Анка! Штудируй учебники, набирайся знаний!!!
Целую крепко и нежно.
Твоя бабушка ДЧ
Бабушкино письмо отсылает к известной песне «Аврора», которую мы исполняли в нашем хоре комсомольско-патриотической песни:
Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой.
Что тебе снится, крейсер Аврора,
В час, когда солнце встает над Невой?
Вылазки на волю
Сейчас моей дочке пятнадцать, и я часто мысленно примеряю на нее свое детство: смогла бы она вынести такой же образ жизни, как бы она восприняла ту промывку мозгов, которую испытала я. И понимаю: конечно, смогла бы. У детей огромные физические резервы и немалый запас прочности. Конечно, и идеологию бы впитала. Дети впитывают что угодно. Особенно в условиях полного отсутствия диалога и свободного времени, ведь именно когда ребенок ничем не занят и взрослые не ждут от него никаких результатов, он развивает свою фантазию, учится прислушиваться к себе, вести внутренний диалог.
В те годы в коллективе я была полностью лишена такой возможности, хотя и пыталась использовать любой шанс вырваться на свободу.
Мои вылазки на волю были почти криминальными, и я никому о них не рассказывала. Из того, что я успевала заметить «на воле», следовал вывод: мы живем странно.
С годами у меня стали возникать сомнения в том, что мы особенные и спасем весь мир. Иногда я думала, что ему и без нас отлично живется.
Вылазки на волю были спонтанными, да и речь-то всего-навсего о паре визитов к школьным приятельницам. Они приглашали меня в гости. У одной я просто пару минут постояла в коридоре квартиры, пока она что-то брала в своей комнате. Я издалека увидела кухню, домашние занавесочки, сахарницу на столе, в коридоре на вешалке висела какая-то одежда, и от всего этого пахло домом и семьей. Там был порядок. Чистота. Стабильность. Безопасность. Предсказуемость…
А другая моя подружка жила в деревянном бараке, отапливаемом дровяной печкой; там была общая кухня и туалет на улице, а люди жили в махоньких комнатках вдоль длинного коридора. Барак и общая кухня не были для меня чем-то удивительным, а вот то, что у девочки семья, мама и даже папа, а на общей кухне свой столик, и своя конфорка на общей плите, и своя еда на столе, меня поразило. Я завидовала ей. Так хотелось чего-то своего.
Хотя грех жаловаться: у каждого ребенка в коллективе была своя маленькая собственность, личные вещи. Моей собственностью была коробочка с семейными фото. Я очень ими гордилась, часто пересматривала и сейчас понимаю, что с каждым разом каждая фотография обрастала моими фантазиями о том, какие у меня замечательные родственники, какие они знаменитые и как они меня любят.
Надежда действительно умирает последней, особенно у детей.
– Была злоба сегодня?
– Да, на 3.
– Точно?
– Не знаю.
– Все равно все ясно будет. Давай руку. 10 точек справа. Злобная ты. Сейчас собьем агрессию тебе.
Хор
Практически все свободное от учебы время мы репетировали. Ставили всё новые спектакли. Жили мы всегда на последнем издыхании. Репетиции, как и беседы, могли продолжаться сутками.
Кроме театра у нас был еще и хор. С дирижером и аккомпаниатором. Дирижером была тетя Оля, та самая, наша соседка, солистка Таджикского оперного театра, которая пела партию Кармен. Секта для нее стала спасением. Она даже потом вышла замуж за другого члена коллектива; он, между прочим, был членом Союза композиторов – и нашим аккомпаниатором.
В коллективе вообще было много ярких, талантливых людей. Они тянулись к нам, как мотыльки на свет: в нас била энергия, а наше учение было ясно как день.
Репертуар нашего хора составляли «Марш энтузиастов», «Комсомольцы-добровольцы», «Журавли» и т. п. Словом, такой советский репертуар. Но мы также исполняли на разные голоса и очень красивые оперные арии. Тетя Оля и мой родной дядя как эксперты по операм эту часть курировали.
Мы гастролировали и в Душанбе, и по всей стране, в том числе, в Москве и Ленинграде, порой на лучших сценах. Вход всегда был бесплатным. Зрителей, как правило, собиралось много. Со сцены было видно, что представление публику захватывает, а то и трогает до слез. Нас всегда учили, что самое главное на сцене – искренность. И мы все очень старались петь от души. Многие во время пения даже плакали. Такие слезы очень поощрялись педагогами, поэтому кое-кто из детей часто выдавливал их из себя. Я, например, чтобы заплакать, придумала представлять себе маму в гробу. Или как умирают дети. Главный часто рассказывал, что дети по всему миру гибнут, а мы должны их спасать. Вот я и представляла это себе.
