Так вот, получив известие, что в дочкиной школе появились вши, я стала подозревать, что они есть и у меня. Я стала почесываться, в волосах чувствовала нечто необычное. Эти подозрения и ощущения в течение довольно долгого времени постоянно переносили меня в детство и извлекали на поверхность то, что я уже давно задвинула в самые дальние углы памяти. Я и не подозревала, что смогу это вспомнить. Но фантомные ощущения преподносили мне все новые и новые воспоминания. Правда, это не было мучительно, скорее забавно. Будто смотришь кино про самого себя и думаешь: надо же! Ведь все это происходило со мной!
Во время уроков вши часто падали на учебник или тетрадь и ползали по ним. Иногда шлепались сразу несколько штук, и было смешно наблюдать, как они неуклюже передвигаются или даже борются друг с другом. Замечательное развлечение во время уроков. Сложность состояла в том, что, прохаживаясь между рядами, учительница часто заглядывала в наши тетради или раскрытые учебники и могла заметить вшей. Поэтому я всегда сидела настороже и должна была успеть либо вовремя их смахнуть, либо, привычно прицелившись, раздавить ногтем, и обязательно насмерть. О кончине вши или гниды извещал характерный щелчок, этот звук тоже необходимо было скрыть. Для этого требовалась определенная сноровка, и тут я была мастером. Не стану посвящать уважаемых читателей в детали – я знаю, что на многих вши наводят панический ужас, вызывают нечеловеческое отвращение и мысли о бубонной чуме и тифе. Для меня же вши и жизнь с ними представляли обыденную реальность. Точно так же, как жизнь с постоянными мыслями о том, что я – строитель коммунизма, нового общества, в котором будут жить здоровые люди с исключительно чистыми помыслами.
Поэтому акт сокрытия наличия вшей в моих волосах от учителей представлялся мне священным долгом, великой личной миссией.
Ведь молодогвардейцы Ульяна Громова или Любка Шевцова умерли от пыток фашистов, защищая Родину. Вот в чем смысл нашей жизни, думала я, охотясь ногтем за бегающими по моей тетрадке вшами. Эти маленькие твари предательски распрыскивали кровяные пятна, которые потом приходилось затирать лезвием, чем я и занималась под свои гордые фантазии о пытках и смерти героев.
Так что когда меня спрашивают, как я умудрилась сама, без посторонней помощи, без квалифицированных психиатров справиться с душевной травмой, я удивляюсь. Ведь что человека может тревожить? Внутренние сомнения. Только они не дают покоя. У меня их давно нет. А уж после написания этой книги они точно не вернутся.
Борьба за метод и уголовщина
Я была ребенком, и до меня доходили лишь слухи о нечеловеческой борьбе, которую ведут наши взрослые за тот гениальный метод, с помощью которого мы должны спасти весь мир. Я помню, нас, детей, предупреждали: если какие-то незнакомые люди будут спрашивать, как нам живется, счастливы ли мы, то это точно враги, те, кто хочет погубить нас и наш великий метод. Особенно нас предостерегали насчет съемок на видеокамеру. Мы тогда уже хорошо знали, что это такое: во-первых, сами снимались на телевидении, а во-вторых, у нас был специальный человек, который протоколировал многие наши мероприятия с помощью фото— и видеосъемки. Говорили, что его однажды чуть не убили ударом по голове в московском переулке, когда он нес видеозаписи о наших грандиозных успехах в какую-то серьезную инстанцию, где должны были принять важное решение о внедрении метода на государственном уровне.
Словом, мне было страшно и тревожно, но вера в то, что я причастна к чему-то великому и значительному, сильно меня поддерживала.
6. Переломный момент
Подросток в черной. Шестой класс
Когда мне исполнилось двенадцать, мы переехали в Смоленскую область. Сначала жили в старом заброшенном пионерлагере «Звездочка», а к учебному году оказались в окрестностях Вязьмы, в маленькой деревеньке, которая называлась Черная. Там мы поселились в одноэтажном бараке рядом с деревенской столовой.
В бараке ни туалета, ни воды. Входы с обеих сторон; длинный коридор, а вдоль него дверки и за ними комнатки. В каждой по несколько кроватей (кое-где двухъярусных), прикроватные тумбочки. Была еще большая комната, которую мы использовали для репетиций, бесед и трапез.
Ближайший и единственный туалет располагался через дорогу, по которой ездили машины. Это был деревенский общественный туалет с дырками, без каких-либо перегородок и даже без света. Зимой темно почти всегда, поэтому поход в туалет был целым ритуалом. Сначала ты бегаешь по комнатам и спрашиваешь: «Кто со мной в туалет?» Так сбивается группка. Мы брали с собой фонарики и, держась за руки, чтобы не потеряться, гуськом добирались до туалета. Помогали друг другу, держали бумажку.
Когда начались сильные морозы, в одной из комнаток барака, где хранился реквизит для наших спектаклей, поставили ведро, чтобы мы не бегали по холоду и в темноте через дорогу. Мы пользовались этим ведром, а потом по очереди выносили его в тот же туалет.
Кто-то периодически шкодничал – гадил прямо в костюмы. Костюмы воняли, а потом засыхали, и когда мы морили вшей в бане, приходилось все это отдирать, замачивая вещи в шайках с теплой водой.
Руки после туалета можно было помыть в соседнем здании, а именно на кухне, где тетя Оля Кармен готовила нам еду (со временем она стала нашей кухаркой). Помыть было можно, но никто этого не делал, не было у нас это принято.
Как водится, периодически мы посещали баню. Баня стояла далеко от деревни, на пригорке, и раз в неделю мы путешествовали туда с грязным бельем под мышкой. Было очень холодно. Наверное, взрослые договаривались, чтобы там никого, кроме нас, не было. Мы мылись, стирались и морили вшей. Сначала женщины, потом мужчины.
Но были и радости! У меня в этом бараке появился питомец. Прямо у изголовья своей кровати я обнаружила маленькую дырочку и как-то увидела, что туда юркнула мышь. Меня это очень обрадовало. Я назвала мышку Девочкой и каждый вечер приносила ей сухарик: вставляла в норку и с удовольствием слушала, как мышка его грызет. Под этот звук я и засыпала.
– На сколько баллов злоба?
– На 3.
– А протест?
– На 0.
– Тревожность есть?
– Нет, я совершенно спокойна.
Лен
Конец лета и осень мы работали на ближайших полях – собирали лен. Технология этого дела впечатлила меня на всю жизнь. Сначала комбайн срезал созревший лен и укладывал его ровными дорожками; лен должен был полежать и подсохнуть, но погода стояла дождливая, поэтому мы ставили его в «домики». Когда стало подмораживать, по утрам его приходилось буквально отдирать от земли. Потом специальным круговым движением сворачиваешь охапку конусом и ставишь так, чтобы «домик» прочно держался на земле. А макушку прихватываешь несколькими стеблями – чтобы не рассыпался. Через некоторое время, кажется, через пару-тройку дней, если лен высох, мы связывали эти конусы в снопы и грузили в машины. Работы было очень много, мы работали и, как всегда, пели.
