Как-то Цветков спросил: «Аня, ты вообще чего-нибудь боишься? Я никогда не встречал таких девушек, как ты». Могла ли я признаться в своих страхах? Сказать, что у меня все сжимается, когда я остаюсь совсем одна в ночном лесу. Сколько раз я воображала, что отстану от группы или заблужусь, если отойду просто в туалет, а потом не найду стоянку. Как страшно было думать о том, что придется в одиночестве ночевать на могильном раскопе, где мы работали. Как жутко слышать волчий вой за спиной в морозном лесу под Сухиничами, когда мы все вместе там заблудились. Как холодеет кожа, когда ты случайно раскапываешь склад боеприпасов и не знаешь, рванет или нет. Как потеют ладони, и встает ком в горле, когда машина падает или врезается. И так далее и тому подобное…
Нет, я не могла признаться в том, что мне от чего-то страшно. Пожав плечами, я загадочно улыбнулась. А он сказал: «Иногда мне кажется, что ты не человек».
Много лет я не переставая испытывала себя на прочность.
Идти плавать в шторм? Конечно, идти. Посмотрим, выплыву или нет.
Прыгнуть с парашютом? Разумеется. Пятнадцать минут инструктажа – и в полном одиночестве, без какой-либо поддержки я самостоятельно шагнула из самолета на высоте 700 метров от земли.
Путешествовать одной по миру «с тремя долларами» в кармане? Поездами, автостопом, пешком, ночуя на вокзалах или у случайных знакомых? Разумеется.
Что еще такого безумного я делала, чтобы убедить саму себя, что я психически нормальна и у меня нет страхов? Чтобы доказать своим родителям, что я здоровая, хорошая и меня можно и нужно любить.
Однажды, после очередной экспедиции по минным полям, я рассказывала маме о том, какие препятствия мне удалось преодолеть. Но она, вместо того чтобы восхититься мной, чего я ожидала, сказала с досадой:
– Что же ты так рискуешь? А если ты погибнешь? Неужели тебе все равно?
Я очень удивилась:
– А почему мне не должно быть все равно?
– А как же я? – спросила мама.
– А что ты? – еще больше удивилась я.
– Ну я же волнуюсь за тебя, люблю тебя. Неужели тебе меня не жалко?
Для меня мамины слова стали настоящим потрясением. Я хорошо запомнила, что она в это время стояла у раковины и буднично мыла посуду. И так же буднично произнесла эти слова, слова, которых я ждала всю жизнь…
После этого я стала меньше рисковать и начала уважительнее относиться к своим страхам. Мне тогда было уже лет двадцать.
Что сделали со мной проведенные в секте годы
Я точно знаю, чего со мной эти годы не сделали. Сверхчеловеком я не стала. Да и что это означало? Быть сверхчеловеком означало жить, не имея собственного мнения, того, что уничижительно называлось «отсебятиной». Если ты послушен как собака и не имеешь «плохих мыслей», ты автоматически становишься физически и духовно сильным, неуязвимым и даже бессмертным.
Невероятно, но ни один взрослый ни разу не встал и не сказал: «Прекратите это безумие».
Хочу ли я мести
Я уже отомстила, украв сгущенку. И еще я ношу ту одежду, которая мне нравится, а с годами привыкла не только иметь свое мнение, но и высказывать его.
Чувствую ли горечь и разочарование? Нет, я не чувствую горечи или гнева. Я бы скорее назвала это грустью. Печалью. Грустно, что я не общаюсь с мамой и с моей семьей в России. Грустно, что я была лишена нормального детства – с играми, любовью и обычной школой. Печально, что у меня нет близких друзей из того времени. Вероятно, если бы не секта, я выросла бы более открытой и доверчивой.
Мне потребовались годы, чтобы найти свой путь. Но разве не у всех так? Сегодня у меня есть прочный тыл и любовь, которые дают мне силу смотреть на свое прошлое открытыми глазами и без страха. Я пришла к ясности и пониманию, насколько разрушительны и манипулятивны абсолютно все виды сект. Да, все виды идеологий и религий тоже несут в себе признаки секты. Я против них, потому что знаю их скрытые механизмы – испытала на собственной шкуре. Написание этой книги во многом способствовало моему исцелению.
Почему я уехала из России
К любой пропаганде я отношусь с подозрением. Тренинги личностного роста, популярные в России, как правило, ведут ищущие паству психопаты. К несчастью, люди без опыта, подобного моему, часто многого не понимают и примыкают к этим группам, финансируют их, отправляют туда своих детей.
Я также не терплю никаких политических манипуляций и поэтому критически отношусь к тому, что, к сожалению, происходит сейчас в России. Я вижу, что к людям в России относятся так, будто они ничего не значат. Их потребность в безопасности, стабильности и справедливости полностью игнорируется властвующей группировкой. Демократии, конечно, не идеальны, но на несколько световых лет опережают авторитарную политическую реальность в России.
В секте я так привыкла к издевательствам и унижениям, что у меня выработался стойкий иммунитет к российскому «троллингу». Грустно от того, что в России нет культуры достойных, цивилизованных дебатов, а есть крики, обзывания, моббинг, ложь и искажение реальности. Из-за этого я совсем без оптимизма смотрю в будущее своей родины. Я уехала, потому что хочу другого будущего своим детям…
Первым шагом в любом улучшении должно стать честное и правдивое признание того, что происходит в реальности. Без этого правильных решений найти невозможно. Однако власть в России не заинтересована в каких-либо изменениях, потому что это подорвет ее исключительные привилегии. В то же время она понимает, что изменения необходимы – чтобы избежать бунта. Она загнала в угол не только страну, но и саму себя.
Когда нет привязанностей, то нет и любви
Бабушка снится мне до сих пор.
Как-то мне приснилось, что я бреду по длинному пляжу вдоль моря. Берег застроен небольшими домиками, гостиницами, ресторанчиками. Вдруг среди них замечаю небольшое здание казенного типа: неопрятные стены с отваливающейся штукатуркой, покосившиеся рамы, за ними видны мятые занавески. В дом от пляжа ведет лестница. Я на нее шагнула, и она заскрипела. Взявшись покрепче за шатающиеся перила, я быстро пробежала вверх и юркнула в этот дом. Там было много комнат, в каждой по несколько кроватей с панцирными сетками, и у каждой – прикроватная тумбочка или обшарпанная табуретка. (В секте мы часто жили в таких условиях.) На каждой кровати лежал или сидел ребенок. Лица лежащих были полностью обмотаны марлей. Я подумала: как странно, что эти дети такие смирные. Ведь глаза у них открыты – если приглядеться, под марлей видно. Я подумала: может, они мертвые? Но их глаза выглядели живыми. Наверное, они под воздействием каких-то препаратов, буднично подумала я. Мне стало интересно, что у них лежит на тумбочках. Там не было игрушек, как обычно у детей. Там были камушки с пляжа, веточки. Они играют с тем, что находят под ногами, поняла я. Но вдруг заметила, что на тумбочках лежат еще и письма. Обычные, в конвертах, написанные от руки. Я подумала: как хорошо, что родители пишут этим детям. Но уже издалека заметила нечто странное. Этот почерк и манера располагать текст на листе А4 мне знакомы! Неужели моя бабушка писала свои письма под копирку?! Я взяла одно письмо, быстро пробежала его глазами и поняла, что за те годы, пока я находилась в секте, она писала одинаковые письма – и мне, и всем этим детям.
