Что же происходит в России? Во времена советской власти граница между приемлемым и запретным строилась исходя из идеологических основ режима. Многие конспирологические взгляды, направленные как на внешние силы (США, блок НАТО), так и на внутреннюю оппозицию (диссиденты, этнические меньшинства), не только считались приемлемыми, но даже поощрялись властью. Крах советского режима, с одной стороны, открыл возможность для публичной дискуссии и критики подобных идей. С другой, российская академическая система не в полной мере прошла процесс транзита от советских идеологических парадигм к более взвешенным и критическим взглядам. А в более поздние постсоветские годы публичные интеллектуалы, активно работавшие над созданием и популяризацией теорий заговора, даже заняли высокие академические и политические посты. Полученные ими регалии способствовали общественной легитимации тех теорий заговора, которые эти интеллектуалы производили и распространяли.
Чтобы понять, как и почему интеллектуалы стали таким важным звеном в российской культуре заговора, я предлагаю обратиться к концепции Мишеля Фуко о взаимоотношениях знания и власти. Некоторые исследователи полагают, что теории Фуко, основанные на анализе западноевропейской культуры, нельзя применять к культуре российской, учитывая ее определенную пограничность по отношению к европейской цивилизации
[204]. Тем не менее предыдущие попытки применить теории Фуко к исследованию России оказались плодотворными, в связи с чем имеет смысл эту практику продолжить
[205].
Согласно Фуко, знание является ключом в любой борьбе за власть, а производство знания может привести к перераспределению власти в обществе. Именно поэтому интеллектуалы играют такую важную роль в любом современном политическом режиме: тот дискурс, что они производят, делает власть стабильнее, помогая (вос)создавать так называемый режим правды, определяющий, что есть истинно и что ложно
[206]. С этой точки зрения теории заговора можно рассматривать как очень своеобразный тип знания, произведенного публичными интеллектуалами с целью перераспределения власти в обществе. Помогая разделять социальное на две категории – своих и чужих, – теории заговора помогают тем, кто публично их применяет, представлять свою деятельность в глазах общества более легитимной и, напротив, лишать легитимности оппонента.
В постсоветской России 1990-х производство теорий заговора различными популярными писателями, политиками, учеными и журналистами помогло консервативной и антизападной повестке усилить политическую оппозицию Кремлю. А то, с какой легкостью кадры мигрировали из журналистики или публицистики в академическую среду, предельно упрощало легитимацию разных, даже самых скандальных взглядов. Проблемы, порожденные посттоталитарным транзитом, сделали идею об антироссийском заговоре на Западе привлекательной и популярной, а провалы процесса демократизации позволили превратить теорию в инструмент политики. С приходом к власти в 1999 г. Владимира Путина подавляющее большинство известных интеллектуалов, публично критиковавших власть за сговор с Западом, идейно перешли на сторону Кремля, превратив конспирологические теории в мощный инструмент поддержки политического режима.
Глеб Павловский: теории заговора как политическая технология
Исследуя роль политтехнологов в электоральных процессах на постсоветском пространстве, британский политолог Эндрю Уилсон отметил, что политтехнологи и пиарщики готовы пойти на все что угодно, чтобы сохранить власть заказчика, на которого работают. Воздействуя на медиа, они создают ощущение, что всем в мире можно управлять при помощи психологических и медийных манипуляций
[207]. Немудрено, что в середине 2000-х на российском книжном рынке был бум публикаций о всевозможных психологических манипуляциях, а Виктор Пелевин увековечил этот период в своем романе «Generation “П”». Пиарщики стали частью политической реальности, и среди тех, кто заметно выделялся на фоне немногочисленных пиар-гуру, работавших по всей территории бывшего СССР, был Глеб Павловский. Пионер политтехнологий и визионер, придумавший, как превратить знания в политический инструмент, он не только стоял у истоков российской политической системы, которую назвал «Системой РФ», но и был архитектором того идеологического конструкта российской власти, в основу которого так умело положены теории заговора
[208].
Будучи диссидентом и активно участвуя в жизни московских неформальных интеллектуальных кругов, в 1982 г. Павловский был арестован за работу в самиздатовском журнале «Поиски» и пять лет провел в колонии-поселении
[209]. Выйдя на свободу уже в годы перестройки, он стал активно применять свои многочисленные таланты в сферах, связанных с медиа, организовав кооператив «Факт», ставший предтечей ИД «Коммерсантъ», и инвестировав еще в десяток известнейших российских СМИ
[210]. Позднее, уже в 1990-е, он организовал «Фонд эффективной политики», который со второй половины 1990-х и до 2011 г. был неофициальным «мозговым центром» Кремля.
По словам самого Павловского, после того как он помог Ельцину выиграть второй тур выборов в 1996 г., перед ним открылась возможность начать сотрудничество с Администрацией Президента
[211]. В 2004-м, в качестве одного из советников штаба Виктора Януковича на украинских президентских выборах, Павловский воочию наблюдал, как переворачивается игра на выдвижение прокремлевского кандидата. Виктор Ющенко и вышедшие на первый Майдан жители Украины спутали Кремлю все карты и посеяли страх того, что экспорт «технологий революции» покончит с путинским режимом. Можно сказать, что с конца 2004 г. началась не только операция «Преемник», но и более широкая кампания по поиску внутреннего врага, в которой усилия Павловского как интеллектуала-советника сложно переоценить
[212].
