Обычно осторожный в своих заявлениях и оценках, как и большинство высокопоставленных российских политиков, политологов и публичных интеллектуалов 2000-х, Павловский обратился именно к парадигме заговора, чтобы объяснить важные для Кремля политические события середины «нулевых». Вернувшись из Украины после провала Януковича, он интерпретировал победу Ющенко как однозначный «оранжевый сценарий», апробированный на ближайшем союзнике. «Их Украина интересует только как граница России. Возьмите просто статьи, возьмите десять западных статей, и вы увидите, что там две трети темы – это Россия, а не Украина. Это – как ограничить влияние России… Они попытаются, если им удастся свергнуть избранного президента, они попытаются, я думаю, превратить Украину в такой большой интересный экспериментальный полигон для апробирования этих технологий на России. Я практически уверен, что это так и будет. Поэтому, я думаю, нам придется готовиться уже не к политтехнологиям, а к революционным технологиям. И, если они хотят экспортировать, так сказать, к нам революцию, то…»
[237]
Именно идея об «оранжевом сценарии для России» и отсылки к природной русофобии Запада сделали конспирологический дискурс частью политической риторики постсоветской России. С началом операции «Преемник», целью которой было оставить Путина у власти после 2008 г., постоянные упоминания угрозы революции извне стали для многих российских политиков естественной объяснительной моделью отношений в мире. Россия – это козел отпущения, за чей счет другие мировые державы решают свои проблемы. «Россия, собственно, единственная страна мира, которая не включаема в нынешний мировой порядок. В этом смысле она может ожидать, не имея сегодня никаких врагов, может ожидать завтра попытки решения всеми своих проблем за ее счет. В этом смысле тенденции к русофобии, антироссийским настроениям являются чрезвычайно опасными»
[238]. На внутриполитической арене в период подготовки к выборам 2007–2008 гг. Павловский открыто провел черту между союзниками Путина и его «врагами», включив в них оппозиционные движения и политиков, выступавших против передачи власти преемнику
[239].
Идеологическая конструкция власти Кремля в 2000-е, сформированная в том числе Глебом Павловским, – яркий пример того, как популистские и антизападные теории заговора могут постепенно включаться в идеологическую повестку. Знание истории и умение инструментализировать интеллектуальный потенциал, полученный в годы работы с Гефтером, позволили Павловскому сформулировать концепции единства народа и политического лидера, основываясь на советском шаблоне. В свою очередь, эти концепции сделали возможным перенос теорий заговора из маргинальных кругов правых и левых интеллектуалов в самое сердце политических дискуссий. А некоторым из публичных интеллектуалов они помогли сделать успешную медийную и политическую карьеру.
Вечная война континентов
Говоря о российских конспирологических теориях, невозможно не упомянуть Александра Дугина – центральную фигуру постсоветской культуры заговора. Среди множества авторов теорий заговора разного калибра и идеологической направленности Дугин чуть ли не единственный, кому западные исследователи русского национализма, российской политики и политической философии посвящают статьи и книги
[240]. В 2014–2015 гг., во время кризиса на востоке Украины, в США и Европе его представляли чуть ли не «мозгом Путина». Авторы этих публикаций видели связь между антизападными взглядами Дугина и путинским переходом к авторитаризму, а также захватом Крыма
[241]. Апогеем этого международного признания стало звание «Глобальный мыслитель-2014», присвоенное Дугину журналом Foreign Affairs за разработку плана отделения Крыма и Донбасса от Украины
[242].
При этом Дугин, пожалуй, единственный, среди российских конспирологов, кого американские и европейские коллеги приглашают на встречи и интервью. Один из таких коллег – скандальный американский теоретик конспирологии Алекс Джонс, прославившийся горячей поддержкой Трампа и поисками антиамериканского заговора в высших эшелонах американской власти
[243]. Сложно сказать, в какой мере идеи Дугина повлияли на идеологическое прикрытие российской политики, но его антизападные взгляды и активная работа по формированию отечественной культуры заговора, без сомнения, сделали многое, чтобы конспирологические теории стали популярны в консервативных кругах.
Как и Павловский, Дугин – бывший диссидент, член Южинского кружка, в котором собирались люди, интересовавшиеся мистикой и оккультизмом
[244]. Именно среди них началась карьера философа, и следы глубокого погружения в мистику легко обнаружить в последующих дугинских сочинениях. В перестройку Дугин ненадолго присоединился к праворадикальному движению «Память» – символу антиеврейских настроений в поздний советский период
[245]. Однако очень скоро он разошелся во взглядах с лидером «Памяти» Дмитрием Васильевым: кондовый антисемитизм никогда не был Дугину по-настоящему близок.
