Заключение
Когда пишутся эти строки, герои данной главы уже не занимают прежних позиций в иерархии российского государства. Глеб Павловский потерял пропуск в Кремль в начале 2011 г., и к концу десятилетия его роль свелась к интерпретации политики властей. Дугин после критических замечаний по поводу действий России в Донбассе в 2014 г. потерял место в МГУ, а после конфликта с основателем телеканала «Царьград» Константином Малофеевым покинул и телеканал, несмотря на то что был одним из его основателей и идеологов
[332]. Наталья Нарочницкая уже не депутат, а Комиссия по фальсификации истории распущена. По мере возможности Нарочницкая принимает участие в телепрограммах, критикуя Европу за недостаточную религиозность, которая грозит ей разрушением
[333]. Шевченко также потерял пост в Общественной палате, а впоследствии и позицию главного редактора медиаресурса «Кавказская политика» (на сайте издания все его колонки ныне недоступны). Его все еще приглашают на интервью некоторые медиа («Дождь», «Эхо Москвы»), но теперь он стал намного более критичен в отношении Путина
[334]. Тем не менее тот факт, что эти публичные интеллектуалы выпали из мейнстрима, не означает, что их место осталось вакантным. Сложившаяся во многом благодаря им в 2000-е гг. русская культура заговора очень быстро заполнила лакуну и даже удвоила количество спикеров со схожими идеями. Разработка собственных концепций, трансфер теорий заговора из-за рубежа, а также обращение к историческому наследию антизападничества помогли им упрочить антизападные убеждения в обществе. В то же время развал СССР и неспособность политических и интеллектуальных элит рационально осмыслить эту потерю не подорвали, а лишь усилили притязания российского правящего класса на мировое господство
[335].
Именно в контексте травмы крушения СССР и нужно рассматривать теории заговора, производимые правящей политической и интеллектуальной элитой. Восприятие США как гегемона позволяет подчеркнуть неравенство в отношениях между державами и сконструировать образ более слабого. В этой конструкции США играют роль центра власти – коррумпированного, агрессивного и аморального, всеми силами пытающегося поставить под контроль Россию, которая выступает с позиций аутсайдера. Особенность русской культуры заговора в том, что, в отличие от США, производство популистских теорий заговора происходит здесь на верхних ступенях социальной иерархии. В США право- и леворадикальные теории заговора о «народе», сражающемся против правительства или финансовых элит, генерируются снизу и критикуют правящий режим
[336]. Любой носитель подобных идей имеет мало шансов занять политический пост или оставаться на этом посту долгое время – склонность к теориям заговора уничтожит почти любую репутацию. Исключение составляет разве что действующий президент Дональд Трамп, но эффективность его риторики весьма ограничена.
В российских условиях все наоборот: сторонники теорий заговора, особенно антизападных, часто встречаются среди уважаемых медиаперсон, политиков и ученых. Обсуждение наиболее странных и абсурдных идей на публике редко приводит к общественному скандалу: наоборот, в силу притягательности антизападного дискурса производство и распространение соответствующих теорий заговора в массовом масштабе способствуют успешной карьере политика или журналиста
[337].
В этом смысле концепция взаимоотношений знания и власти, разработанная Фуко, идеально подходит для понимания произошедшего в России: публичные интеллектуалы – Дугин, Павловский, Шевченко и Нарочницкая – благодаря своим усилиям на поприще производства смыслов добились высокого положения во властной иерархии. Их идеи сыграли важную роль в процессе превращения России в более авторитарное государство, а их карьерные успехи напрямую зависели от того, насколько эффективно производимые ими смыслы укрепляли позиции власти. Но стоило им пересечь «красную линию» (например, критикуя режим), и они теряли позиции в государственной иерархии, а их замещали другие, более лояльные интеллектуалы, которые в зависимости от ситуации могли подчеркивать свою дистанцированность от власти. Ряд мозговых центров и влиятельных медиа, тесно работающих со структурами власти и созданных в том числе при поддержке Павловского, смогли эффективно поставлять конспирологические идеи для последующего использования политиками даже после смены команды президента в 2012 и 2016 гг.
Центральной идеей конструкции власти, в создании которой участвовали герои этой главы, стало прочтение кризиса 1991 г. как кульминации успеха Запада по развалу СССР. Ирония заключается в том, что все четверо были активными участниками революции 1991 г., открывшей для них невероятные карьерные перспективы, и все четверо вскоре стали ярыми критиками этого события. Созданные в 2000-е медиа, общественные движения, а также издательства активно продвигали идею крушения СССР как заговора, постепенно создавая в общественном пространстве постсоветской России новый «режим правды». О том, как этот «режим правды» формировался, пойдет речь в следующей главе.
Глава 4
В поисках «агентов перестройки»
Попытка переворота, предпринятая ГКЧП в августе 1991 г., оказалась для СССР переломным моментом. Тотальный развал плановой экономики и неспособность Горбачева реанимировать ее без системных реформ, этнические конфликты на периферии советской империи и отсутствие консенсуса по поводу нового Союзного договора, который смог бы превратить СССР в конфедерацию, – все это стало одной из причин мятежа консерваторов, пожелавших повернуть вспять реформы Горбачева и «спасти Отечество» от коллапса. Режим чрезвычайного положения, как нам всем известно, провалился, а танки, введенные в центр Москвы, так ни разу и не выстрелили. Исход этого переворота оказался неожиданным: Борис Ельцин и сравнительно небольшая группа москвичей смогли одолеть страшную советскую репрессивную машину, провозгласив победу демократической революции. После более чем 70 лет советского строя в августе 1991 г. родилась российская демократическая республика.
