Он что-то говорил ей растерянно и бессвязно – кажется, ссылался на государственные дела и государственные обязанности, – а она покорно молчала, как бывшая маленькая рабыня, такая же маленькая и тоненькая, будто девчонка, будто былинка, ему даже страшно становилось: а вдруг сломается в его тяжелых и цепких объятиях, султанских объятиях… Обнимал весь мир, а перед глазами стояла эта загадочная женщина. Что в ней? И зачем, и почему, и до каких пор? Испокон веков рабынь своих султаны одаривали драгоценностями, чтобы сияли золото и самоцветы в сумерках султанских ложниц, напоминая о богатстве, величии и могуществе. А у Хюррем сияло тело. Да еще как ослепительно!
[295]
– Ваше величество, – прошептала Роксолана так тихо, что он едва ли услышал, – почему вы меня покинули, почему забыли? Может, я не мила вашему султанскому сердцу? Но ведь если женщина надоела, достаточно трижды произнести по-арабски ритуальное «Талак, талак, талак!» – «Ты свободна, ты свободна, ты свободна!» – и конец всему, меня не будет, я исчезну, умру, полечу, как маленький аист, в дальние края.
Он улыбнулся почти болезненно.
– Свободна? Я согласен. Ты в самом деле свободна, свободнее всех. Но не от меня, а для меня. Свободна для меня.
– У вас империя, государство.
– Оно не только мое, но и твое.
– Зачем женщине государство? Государство – это только слово, а женщине недостаточно слов. Она все хочет превратить в поступки, так как принадлежит к миру ощутимых вещей: носит воду и дрова, разжигает огонь, чтобы согревать жилище и варить еду, – это для нее дом и семья. Государство для нее – не выдуманные законы, которые никогда не применяются, не бесчисленное множество безымянных людей, а рожденные ею дети, воины, умирающие в битвах, не просто бесстрашные борцы, а тоже ее родные дети. Женщина создана, чтобы давать жизнь и оберегать ее, а это так трудно в этом мире, где ее отстраняют от всего, отказывают ей даже в обыкновенном человеческом разуме, не говоря уже о свободе. Но все равно она должна исполнить свое предназначение, позаботиться о порядке в государстве, где царят насилие и хаос, извлечь выгоду от власти, которой завладеет муж, сравниться с ним в разуме, если ей воспрещено превосходить мужа. Ваше величество, я хотела бы быть женщиной!
– Но ты ведь женщина над женщинами! Ты султанша.
– А что султанша
[199]? Ей суждены лишь торжественность или любовные страсти.
Султан снисходительно погладил ее золотистые волосы.
– Ты забыла о святости.
– Святость? Для кого же? Для толп, которые никогда меня и не видели?
– Для меня. Даже когда я в походах, когда я далеко от твоего голоса, все остается возле меня, твое сердце рядом со мною, твой разум тоже рядом со мною.
– А я, даже чувствуя вашу руку на своей груди, не забываю о расстоянии, которое нас всегда разъединяет.
Султан встал с ложа, завернувшись в просторный шелковый халат, прошел к фонтану посреди ложницы, присел над водой, понуро глядя впереди себя. Спросил, не скрывая раздражения:
– Что надо сделать, чтобы уничтожить расстояние, гнетущее тебя?
– Ваше величество, пожалейте мою тревогу.
Он затаился где-то в глубинах ложницы, откуда не доносился ни малейший шорох. Только вода журчала беспечно, с равнодушием вечности.
– Мой султан, вы знаете, о ком я тревожусь! Примите этих заблудших детей свободы под покровительство своей истины.
Сулейман прошелестел шелком, вздохнул гневливо:
– Что общего у великой султанши с этими неверными?
– В моих жилах течет такая же кровь, как у них.
– Важна не кровь, а вера. Разве султаны смотрят, какая кровь течет в жилах их героев?
– Но ведь, ваше величество, эти люди – герои над героями! Рустем-паша не смог одолеть их, даже имея в десять раз больше людей. Он взял их коварством, и они поверили его славянской речи. Мой народ доверчив.
Султан упрямо держался на расстоянии, так, будто надеялся на поддержку темноты. Пока не видел Роксоланы рядом, мог сопротивляться ей.
– Они понесут заслуженную кару. Это разбойники и поджигатели. Я набросил бы петлю даже на шею собственного сына, если бы он начал жечь Стамбул.
– Фатих начинал с этого, мой повелитель. Он превратил Царьград в пепел, чтобы возродить его еще более прекрасным.
Султан даже встал от возмущения.
– Сравнить великого Фатиха с безымянными разбойниками!.. Фатих был воин!
– Они тоже воины, а не разбойники, ваше величество! Пожар длился целый месяц до их появления в Ускюдаре.
– Они подожгли Ускюдар!
– Но ваше величество, они хотели просто посветить себе.
– Посветить для грабежа?
– Они слишком благородны, чтобы употреблять такое грубое слово. Они говорят: «Доскочить».
Султан уже был возле нее. Эта женщина ошеломляла его, как вспышка молнии. Единственное спасение – бежать от нее.
– А что такое – доскочить?
Она засмеялась тихо, скрывая насмешку.
– Это означает: приблизиться к чему-то так, что оно становится твоим. Он протянул руку. Рука была тяжелая и жадная. Еще и не зная, какими будут слова хасеки, с какими просьбами она обратится, он готов был на все ответить: «Да! Да! Да!» Лишь бы только иметь под рукой это пугливое тело. Может, полюбил ее когда-то именно за то, что ничего не просила, не требовала, не капризничала. А потом не заметил даже, как становилась похожей на других женщин, которые надоедают своими домогательствами, ибо все равно не могла уподобиться никому на этом свете, была единственная, единственная, единственная!
