После этого султан пошел в Халеб, где намеревался провести зиму, чтобы ранней весной ударить на шаха кызылбашей. Сыновья Селим, Баязид и немощный Джихангир ехали следом за султаном. Из Амасии вывезли гарем Мустафы и Махидевран, они целых два месяца добирались в Бурсу, где кизляр-ага Ибрагим задушил единственного сына Мустафы, семилетнего Мехмеда. Бывшая Властительница века, Весенняя роза Махидевран еще двенадцать лет оплакивала сына и внука, жила всеми забытая, чуть ли не нищенствуя, зато все же дождалась смерти своей соперницы и врага и этим должна была довольствоваться.
Роксолану же с течением времени обвинят в смерти Мустафы те, кто был слишком далеко от этих событий, хотя опираться в своих обвинениях будут только на догадки и выдумки, сваливая на худенькие плечи этой измученной женщины еще и бремя смерти сына чужого, будто не разрывалась ее душа от смертей сыновей собственных.
«Степами йтиму, як голубка густиму».
Джихангир
Узкоплечий, как птица, бессильный и беспомощный, он проявлял удивительную враждебность к людям и вещам. Не терпел возле себя ничего, кроме ковра на полу, даже подушки выбрасывал прочь, метался, горел, впадал в бессознательное состояние, оживал лишь на короткое время, но ничего не понимал, не хотел знать, не слышал, не боялся даже грозного имени султана. Что ему султан? Ему сказали, что Мустафа убит
[221]. Он не поверил, вскоре забыл о Мустафе, когда же вспомнил, то засмеялся от собственной мудрости, ибо разве же не говорило ему предчувствие, что самый старший брат будет убит? Об этом сказано даже в Коране: «И быть ему убиту! Как он рассчитал! И еще быть ему убиту! Как он рассчитал! Потом он посмотрел! Потом нахмурился и насупился, потом отвернулся и возвеличился…»
Все записано в Книге книг. И о нем, Джихангире, точно так же. И убьют его, потому что не жесток, а еще потому, что сам не убийца. Тужу по тебе, брат мой, Мустафа. Был ты добр со мной, любовь твоя для меня превосходила любовь женщины. Если бездонная пустота скрывается подо всем, то что же тогда есть жизнь, если не отчаяние? Если нет никаких святых уз, объединяющих людей, если поколение за поколением исчезают, будто листья в пущах, если человек исчезнет, как пение птицы в лесу, как корабль в море, как вихрь в пустыне, если вечное забвение подстерегает свою добычу, то зачем жить?
Счастье не является человеческой приметой, потому глубоко-глубоко, в самых отдаленных закоулках этого счастья, непременно живут отчаяние и страх перед ничем. Потому глухой непокой жил в его душе еще с малых лет, и ничто его не увлекало, ни на чем не мог сосредоточиться, внезапно охватывала дикая тоска, и он, изнемогая, метался из стороны в сторону… Какие-то странные видения мелькали перед глазами, серебро звенело в душе, потом ее засосала болотная тина, потом… Разноцветье плыло сквозь него, как сквозь разноцветье окон Топкапы. Синее, зеленое, чаще всего красное, как сок граната, как кровь, как цвет жизни. Тепло и восторг. Боль и пожар в душе. Может, горело в нем все, что не смогли сжечь султаны? И когда Мустафа от доброты сердечной дал ему зеленоватые шарики забвения, Джихангир познал состояние человека, будто попавшего в знакомый дом, где жил давно, только не знал, что живет там. И всегда слышал там веселую песенку: «Дем деми – хайдер, сахиби – календер, мюнкире – некир»
[298]. Не знал только, что такое «дем»
[299], хотя и слыхал, что даже сам падишах употребляет его для возвеселения духа. Дем печально-зеленый, как мир ислама. Цвет напряжения, возбуждения. Гигантские равнины, могучие горы, пылающие небеса, молнии, бури всесветные. А что такое человек? Бездонными ночами мчат его огненные кони. А куда? В страну серебристых облаков, тонконогих скакунов и тонкостанных дев? А пыль на дорогах до самого неба. На каких дорогах он потерял себя? В каком бреду потерял и загубил? И где его любимый брат Мустафа, который должен дать ему щепотку дема, чтобы внутри все гудело и горело, и земля вокруг тоже загудит, как орган греческий? И тогда жестокие синие звери, терзающие ему сердце, станут розовыми, и весь мир наполнится тонами прозрачно-алыми, тепло-желтыми, мягко-зелеными…
У Тимура был любимый сын Джихангир. Умер молодым. Все ли Джихангиры должны умирать молодыми? И убьют его потому, что не жесток, потому не жесток, что… Всюду зло, и победить его нет сил. Никто не может изменить своей судьбы. Человек ничего не знает. Живет в пустоте. Накинут тебе на шею зеленый шнурок не шире лезвия ножа. Слава и тьма – все сплелось в странных переплетениях османских тюрбанов. Слава сверкает драгоценными самоцветами, а тьма прячется во множестве складок, выползает из них, наползает, как адский дым.
Когда-то сидел он в золотой колыбели и играл золотыми яблоками, а теперь топтали душу кони. Дикие кони, дикие кони, не играйте душой, о не играйте! Далга, амма гечйорсун!
[300] И снова птицы летали в нем, и шумели ветры наслаждения в его невесомом теле. В одурманенном состоянии уже ничего не замечал, видел только собственные руки в беспрестанном движении. Удивлялся, почему их так много и почему они все время двигаются. Руки поднимались, заламывались, кричали и плакали. Это было невыносимо. Если бы стал султаном, велел бы обрубить всем руки и ноги. Ноги – чтобы к нему никто больше не приходил. А то вот пришли и сказали, что султан Сулейман не разрешил давать Джихангиру ни крошки дема. Джихангир тихо засмеялся. Что ему султан? Туда, где он был, уже не проникнут никакие султаны. «И сказано тиранам: “Вкусите то, что вы приобрели!” А утром поразило их наказание утвердившееся». Произносил или только хотел произнести, на самом же деле только в мыслях вяло перебирал стихи Корана, точно так же, как вяло шевелил пальцами ног. Обувь у него была из такого тонкого сафьяна, что видно было это сквозь кожу. Обувь была такая же, как у Мустафы. И халат на нем тоже из таких же брусских шелков, и шаровары, и тюрбан.
И тогда пришел к нему сам Мустафа. Сел у изголовья, задумчиво смотрел в пространство, был величественным и неприступным.
– Это ты? – спросил Джихангир.
– Я, – ответил Мустафа.
– Но ведь ты убит?
– Убили не меня, другого Мустафу.
– Откуда знаешь, что убили не тебя, а другого?
– Это невозможно объяснить. Познание дается от рождения.
– Как это прекрасно! – прошептал Джихангир.
А Мустафа ответил ему строчками из Корана:
– «…губит нас только время».
