– Удивлению моему нет предела, ваше величество! – воскликнул Бусбек. – Вы владеете столькими языками!
– Что же в этом удивительного?
– Вы великая султанша великой империи. А империи никогда не признают никаких других языков, кроме своего собственного.
– А известно ли вам такое понятие, как великая душа? – спросила Роксолана. – Кажется мне, что величие души не имеет ничего общего с границами государств.
– Вы дали мне надлежащий урок, ваше величество. Но поверьте, что я старательный ученик. Собственно, вся моя жизнь – это учение. Дипломат? Это недавно и не главное для меня. Привлекает меня история, ее свидетельства, памятники человеческого умения и деяния. Может, ради этого и рвался в Стамбул.
Роксолана устало опустила руки на диванчик.
– Сюда все рвутся ради этого.
– Я готов был сразу кинуться собирать старинные вещи! – воскликнул Бусбек. – Чуть ли не в первый день своего пребывания я уже нашел редкостную греческую монету! А какие манускрипты продаются под руинами акведука Валента! Я смотрел и не верил собственным глазам.
– Что ж. Книги живут дольше камня. О людях я уже не говорю.
– Но книги – это люди! Это память, продержавшаяся тысячелетия.
– Вы думаете, женщину могут интересовать тысячелетия? – засмеялась Роксолана. – Для женщин дорога только молодость. И больше ничего. Но я не женщина, а султанша, поэтому охотно познакомлюсь со всем интересным, что вам удастся найти в Стамбуле. Я тоже люблю старинные рукописи. Но только мусульманские. Других в султанских библиотеках не держат.
– Ваше величество, в ваших руках целый мир! При вашей образованности, ваших знаниях…
– Что общего между моими знаниями и теми богатствами Стамбула, о которых вы говорите?
– Но, ваше величество, вы уже давно могли бы стать владетельницей собраний, которых не знал мир!
– Не думала об этом.
– Но почему же? Разрешите заметить, что это… У вас в руках высочайшая власть…
– Власть не всегда направляется так, как это может казаться постороннему глазу.
– О вас говорят: всемогущая, как султан!
– Вполне возможно, вполне. Но в определенных границах, в определенных и точно обозначенных. Пусть вас это не удивляет.
– Меня все здесь поражает, если не сказать больше! Во время приема вы сидели на троне рядом с султаном. Первая женщина в истории этой величайшей империи и, кажется, всего мусульманского мира. Я счастлив, что был свидетелем такого зрелища. А какой счастливой должны чувствовать себя вы, ваше величество!
– Вы только мужчина, и вам никогда не понять женщину.
– Простите, ваше величество. Я знаю, что вы не только султанша, но и мать. Я слышал о ваших сыновьях – это наполняет мое сердце сочувствием и печалью. Позвольте сказать, что мне показалось странным отсутствие во время приема шахзаде Селима. Ведь он провозглашен наследником трона. И, говорят, ныне пребывает в Стамбуле. При дворах европейских властелинов принцы…
– Шахзаде Селим занят государственными делами, – быстро сказала Роксолана. – Так же, как и шахзаде Баязид. Государство требует…
Не могла подыскать подходящего слова, удивляясь своей беспомощности, украдкой взглянула на посла – заметил ли он ее растерянность? Вряд ли. Был слишком молодым и неопытным, к тому же никак не мог поверить, что разговаривает с самой султаншей.
– Ваше величество, простите за дерзость, но должен вам сказать, что я не верю… не могу поверить, что у вас взрослые сыновья. Мне кажется, будто я старше вас. Вы такая молодая. Тайна Востока?
– А что такое старость? Может, ее и вовсе нет, а есть только изношенность души. У одних души изношены уже смолоду, у других не тронуты до преклонных лет. Что же касается моих сыновей… Мой самый старший, Мехмед, был бы ныне таким, как вы… А Селим всего лишь на год моложе.
– Но это уже зрелый мужчина!
– Да, зрелый.
Могла бы еще сказать: перезрелый. И не только для трона – для жизни. Почему султан избрал его наследником? Потому, что был старше Баязида? Или потому, что внешне поразительно похож на нее? Хотя ничто не объединяло его с матерью, кроме рождения. Равнодушный ко всему на свете, кроме пьянства и разврата, с тупым, обрюзгшим лицом, этот рыжебородый мужчина не вызывал у нее ничего, кроме страха и отвращения
[264]. Из всех известных ей зол только ненависть была хуже равнодушия, но Селим, кажется, никогда не сумел бы различить этих чувств, разве что догадался бы позвать своего верного Мехмеда Соколлу и сказать: «А посмотри-ка, что там такое?» Если его дед Султан Явуз сам срезал драгоценные камни с тюрбанов убитых врагов, а султан Сулейман хотя бы смотрел, как это делают для него янычары, то Селим разве что удосужился бы послать кого-нибудь и сказать: «Пойди-ка, принеси сюда вон то». А сам даже пальцем бы не пошевельнул.
О том, как он начал пить, была даже байка. Роксолана и сама готова была поверить в эту побасенку, ибо откуда же нашло на него все это? А рассказывали так. Дескать, еще будучи подростком, прогуливался он по столице со своей свитой и на одной из улиц встретил молодого османца, который повел себя очень дерзко.
– Ты знаешь, что я шахзаде? – закричал Селим.
– А ты знаешь, что я Бери
[265] Мустафа? – не испугался тот. – Если хочешь продать Стамбул, я куплю. Тогда ты станешь Мустафой, а я шахзаде.
– Да за что же ты, несчастный, купишь Стамбул?
– За что? А тебе какое дело? А много будешь разглагольствовать, я куплю и тебя, ибо кто ты, как не сын рабыни, то есть раб, а раб – это не человек, а просто вещь, которую следует продавать на торгах.
Пьяного заперли в зиндан, а наутро поставили перед разъяренным Селимом. И тот затопал ногами на Бери Мустафу.
– Как посмел ты, сын шайтана и свиньи!..
– О сын всемогущего властелина, – упал на колени Бери Мустафа, – если бы ты вчера был в таком состоянии, в каком находился я, ты отдал бы за это господство над всем миром.
Селим отведал и оставил возле себя Бери Мустафу, чтобы пить вдвоем. Сменил ему имя, а с течением времени окружил себя еще большими бездельниками и прожигал время в гульбищах, в попойках, в поездках на охоту, пропадал в своем гареме, не заботился ни о чем, кроме удовольствий. Попадая на торжества к султану, Селим либо говорил глупости, либо бормотал что-то на охотничьем жаргоне. Ел как обжора. На охоте бежал впереди собак. Провозглашенный наследником трона, устроил ученый спор с улемами и швырял сапогом в лицо тому, кто пытался с ним не соглашаться. Более всего любил состязания всадников на ослах, победителям вручал золотой прут. Ни о чем не заботился, ни о чем не думал, во всем полагался на Мехмеда Соколлу, который к своей врожденной ловкости старательно и упорно прибавлял учение всюду, где только был, и с годами вырос в царедворца, воина и государственного мужа, который мог бы ублажить самого требовательного властелина, а не только этого равнодушного, отупевшего от власти и богатства наследника трона.
