– Ваше величество, я задыхаюсь в клетке.
– В клетке?
– Я привыкла к просторам, они гудят в моей крови, как врата сераля в бурю.
– К твоим услугам величайшие просторы мира. Ты хасеки. У твоих ног держава, какой не видывал мир.
– Что мне держава? Разве человеку нужна держава?
– А что же ему нужно?
– Простое счастье.
– Простое? Что это?
– Дышать, смеяться, идти куда хочешь, делать, что придет в голову. Он встревожился, заглянул ей в глаза.
– Что бы ты хотела делать? Куда идти?
Она смеялась.
– От вас – никуда, мой повелитель.
– Но ведешь такие речи.
– Я так долго вас ждала!
– Дождалась!
– Теперь хотела бы быть вместе с вами все время.
– Ты со мной.
– Иногда и там, где никто не подозревает.
– Ты встречала меня в тронном зале.
– Это слишком торжественно. Женщине хочется иногда простых радостей.
– Сама кормишь сына. Какая радость может быть проще?
– В самом деле. Но это тоже радость высокая.
Он удивлялся все сильнее и сильнее. От торжественного до простого, от высокого… куда же от высокого? К низкому?
– Я приняла ислам, но еще сохранила в себе воспоминания о своих праздниках. Только что наступил Новый год.
– Для неверных.
– В вашей столице чтятся все веры. Я знаю, что флорентийский посол устраивал торжественную встречу Нового года в своем дворце. Там были и приближенные вашего величества. В воскресенье будут праздновать венецианцы.
– Пусть празднуют.
– Мне хотелось бы побывать там с вашим величеством.
Эта женщина, которая только что надела самое дорогое в истории человечества платье, посягала на еще большее! Безмерно поражая его своим ясновидением, она сказала:
– Вы подумали о подаренном мне платье, ваше величество? Успокойтесь. Жена сельджукского султана Гияс эддине-Кей-Хюсрева Гюрджи-хатун, поклонница великого Руми, заплатила за поднесенный ей рубин сто восемьдесят тысяч диргемов. А разве османы не победили сельджуков? И разве есть что-либо, невозможное для османов?
– Но то, что ты просишь, невозможно, – сурово сказал султан. – Моя любовь к тебе безгранична, но только в моем мире, не в чужом.
– Разве ваша столица – чужой мир?
– Есть требования власти, перед которыми бессильны и султаны.
– Вы не будете там султаном.
– А кем же я буду?
– Ну, – она задумалась лишь на мгновение, – ну… морским корсаром, разбойником, может, молодым зурначи – это уж как вам пожелается. Луиджи Грити устраивает в своем доме новогодний маскарад, там все будут переодеты, с лицами, закрытыми масками, никто не узнает, кто вы и кто я.
– И ты хотела бы туда?
– А разве вы не хотите доставить маленькую радость своей Хюррем? Ведь сказано: «И Аллах… дал встретить им блеск и радость».
Сулейман снисходительно хмыкнул. Эта женщина имеет неосторожность ссылаться на Святую книгу.
– Там сказано, – терпеливо напомнил он: – «Терпи же терпением хорошим…» и еще сказано: «И, поистине, он тверд в любви к благам!»
Хюррем только тряхнула волосами, не собираясь проигрывать в состязании даже такому знатоку Корана, как султан, хотя не имела никаких надежд на победу. Но и султан еще не до конца знал, с кем имеет дело!
– «А что даст тебе знать, что такое она? – скороговоркой спросила Хюррем. – А что даст тебе знать, что такое ночь могущества? Ночь могущества лучше тысячи месяцев».
– «Это не слова поэта. Мало вы веруете!» – строго сказал Сулейман.
– «И не слова прорицателя. Мало вы припоминаете!» – немедленно ответила ему Хюррем.
Эта женщина могла бы вызвать восхищение даже у мертвого!
Султан долго молчал.
– Мне надо подумать.
Хюррем ластилась к своему повелителю, обнимала его шею тонкими руками, щекотала ухо поцелуями.
– Я проникла в книгохранилище вашего величества, развернула все двадцать платочков и парчовых платков из «Мухаммедие» Языджи-оглу, и прочла всю сокровищницу ислама, и видела на одной из страниц следы дыма, выходившего из сердца Языджи-оглу от горячей любви к Богу. Так я думала о вас, ваше величество, разыскивая истоки вашей бесконечности в истории. Если же мы пойдем на маскарад, я обещаю прочитать там всю «Иллях-наме» великого суфия Аттара, ибо почему-то хочется верить, что вы любите меня так же, как Хоррем-шах любил маленького своего раба Джавида.
– Но я не хочу, чтобы ты сгорела, как Джавид, – пробормотал испуганно Сулейман, чувствуя, что эта непостижимая женщина ведет его так же уверенно, как маленький эфиоп ведет огромного султанского слона.
Так осуществился странный каприз Хюррем
[108], и в воскресенье ночью среди трехсот гостей блестящего Луиджи Грити, переодетых в удивительнейшие костюмы, появились, охраняемые несколькими десятками переодетых дильсизов, высокий, широкогрудый корсар в широченных белых шароварах, в синей сорочке, в узкой безрукавке, шитой золотыми кручеными шнурами, в красной чалме с целым снопом перьев над нею, закрытый чудовищной маской каннибала, а рядом с ним маленькая гибкая цыганочка, вся в красном, с узенькой маской на лице, оставлявшей незакрытыми ее выразительные уста, которые щедро дарили улыбки на все стороны. Огромный зал в роскошном доме Грити был убран в строго античном стиле. Ничего лишнего, белый мрамор, белые статуи, низкие резные белые столы и ложа возле них для гостей. Напитки и кушанья подавали в серебряной посуде дивной чеканки. Даже у султана не было такой посуды. Из-за моря прибыли по вызову Грити венецианские актеры во главе с Анджело Мадуном лишь затем, чтобы показать в лицах историю любви Амура и Психеи. Грити, одетый толстым пашой, закрытый красной маской, выпустив из-под маски свои толстенные усы, усыпанные золотыми блестками, переходил от гостя к гостю, приветствовал, угощал, развлекал. У корсара спросил, не смог ли бы тот уступить ему свою цыганочку, но ответила сама цыганочка, заявив, что своего корсара она не променяет даже на райские врата. Любовь Амура и Психеи сменилась танцами молоденьких турчанок, одетых столь прозрачно, что мужчины забыли даже о крепком вине, которое Грити наливал с подлинно купеческой щедростью. Но все же и за всем этим гости не забывали наведываться к ложу, на котором возлежал обладатель красной чалмы, чтобы хоть намеком выразить ему свое уважение, словно бы ни для кого не было тайной, кто скрывается в этом одеянии и кто его спутница, переодетая цыганочкой. Несколько раз подходил и любимец султана Ибрагим, наряженный молоденьким хафизом, в скромном зеленом одеянии, с зеленой узкой маской на глазах, белозубый и красногубый. Он осмотрительно держался поодаль от цыганочки, не затрагивал ее ни словом, ни взглядом, обходил опасливо, даже Сулейман заметил это не без удовлетворения и шутя прочитал газель Хамди Челеби о красавице и ходже: «Поймала она ходжу-заде в капкан, сказала: “О ты, что зажигаешь огонь на току душ, о друг, ты захватил меня и скрутил, как жгут, о друг, ты потерял рассудок от ночной черноты моих волос, даже без крыльев сердце летит, точно птица, ты схитрил и выпустил любовь, и попала она в капкан”».
