Ди‑Эй утерла слезы и через плечо Дарби посмотрела на Джули, надеясь перенять у нее толику силы.
— Когда мы с Мэттом встречались на прошлое Рождество, я забеременела. А на седьмой неделе, в феврале, у меня был выкидыш. Я ничего не говорила Мэтту. Я никому не говорила.
Джули ахнула, но Ди‑Эй больше беспокоила Дарби. Та побледнела, руки ее дрожали. Как Ди‑Эй и предполагала, для нее это был удар.
— Я не говорила вам, потому что знала, как это расстроит Дарби. Я чувствовала себя немного виноватой, потому что вот я беременна, а меня это не радует, а ты так отчаянно хочешь ребенка… И еще я все‑таки чувствую себя немного виноватой из‑за того, что его потеряла. Извините.
В глазах Дарби стояли слезы.
— Мне очень жаль. И еще мне жаль, что ты так мало нам доверяешь. Но неужели ты думаешь, что я настолько эгоистична и в такой важный момент стала бы думать о себе? Почему не позволила нам поддержать тебя?
— Черт побери, Ди‑Эй, — взвилась Джули. — Мы уже несколько месяцев гадаем, что тебя гложет! Такого себе понавоображали! Прямо извелись обе! И все наши о тебе беспокоились — Калли, Леви, Локвуды. Когда же ты, наконец, поймешь, что мы тебе не чужие?
Ди‑Эй знала, что может довериться им. Они никогда, ни разу ее не подводили. Но это не значит, что такого не может произойти в будущем.
В восемь лет центром мира для нее был отец. Но он ушел. Мать не простила его, а заодно и свою маленькую дочь. Так что на самом деле Ди‑Эй в один день потеряла обоих родителей.
Ей легче было думать, что близкие люди могут отказать ей в поддержке, чем убедиться в этом на практике.
Дарби ладонью вытерла слезы с глаз Ди‑Эй, потом со своих.
— Мне так больно, что ты чувствуешь себя одинокой рядом с нами. Мы хотим, чтобы ты доверяла нам, делилась с нами, как поступают нормальные друзья. Если ты не можешь этого сделать, тогда живи как знаешь. Мы слишком тебя любим, чтобы спокойно принимать то, как ты от нас отгораживаешься. И, честно говоря, мы заслуживаем большего!
Следующим вечером Мэтт шел по дороге к дому Леви Брогана. Как и большинство зданий в этом роскошном пригороде, дом был выстроен в георгианском стиле — с портиком и колоннами. Плющ увивал все три этажа и перекидывался на угловую пристройку, где над гаражом находилась гостевая квартира.
Мэтт положил руку на кованую створку ворот и осмотрелся. Ему нравился этот пригород: много воздуха, большие деревья и тихие улицы. Он жил в Гааге и привык к суете города, но здешний покой был ему по душе.
Это был мир Ди‑Эй.
В течение многих лет они встречались на нейтральной территории. Они подсознательно бежали от своей повседневности в другие города, словно для того, чтобы уверить себя, что их встречи не имеют отношения к реальной жизни.
Но здесь, в Бостоне, все по‑другому.
Он уже не сможет сесть на самолет и улететь от нее.
Здесь вся его жизнь сходилась в одной точке: его забота о деде, встреча с дочерью, которую он очень ждал… и Ди‑Эй.
Он хотел ее. Он не мог представить себе, что когда‑нибудь это желание исчезнет. Но здесь, в Бостоне, думая о ней, он ловил себя на странных мыслях.
Где находится дом, в котором она выросла?
Лазала ли она по деревьям в детстве?
Вообще, какой она была — девочкой в оборочках или сорванцом, послушной или озорной?
Мэтт провел кончиками пальцев по лбу, чтобы прогнать ненужные мысли.
Он не любил сложностей. Он избегал риска. За последние восемнадцать лет он заставил себя поверить, что брак и дети не для него. Его родители были безбашенной богемой, а дедушка и бабушка — суровыми пуританами. В результате никто из них не смог дать ему ощущение дома и тепла. И он не видел смысла повторять этот дисфункциональный цикл.
Восемнадцать лет ему удавалось отстраняться, быть сам по себе… Но родной город воскрешал его юношеские мечты о семье и детях.
Глупо. Он уже не наивный юноша.
Мэтт сунул руки в карманы брюк и немного покачался на каблуках, все еще не решаясь войти в ворота. Он понимал, что между ним и Ди‑Эй никогда больше не сможет быть никаких отношений. Но он хотел извиниться перед ней. Она поделилась с ним тяжелым переживанием, ей это далось нелегко, он видел слезы в ее глазах, а он даже не выслушал ее. Вышел из себя, впал в истерику, разорался.
Да, нечем гордиться.
Движимый чувством стыда, Мэтт отворил ворота, прошел по дорожке к резной деревянной двери и постучал.
— Войдите! — раздался женский голос Мэтт прошел на звук голоса в большую гостиную, диваны и кресла в ней были задрапированы тканями всех цветов и фактур. Это было странно, но это работало. Гостиная выглядела роскошной и уютной одновременно, и у Мэтта сразу возникло почти незнакомое ему ощущение дома.
Джули и Дарби с несчастным видом сидели на оранжевом диване: плечи опущены, губы сжаты, глаза красные. В руках у них были бокалы, на полу стояла полупустая бутылка вина. Мэтт оглянулся, ища Ди‑Эй. Где она?
— Что произошло? Где Ди‑Эй?
Дарби обменялась с Джули долгим взглядом.
— Мэтт. Отлично.
Так много ехидства всего в двух словах.
— С ней все в порядке?
— С Ди‑Эй всегда все в порядке, Мэтт, разве ты не знал этого? — с горечью сказала Дарби, но за ее сарказмом Мэтт услышал боль и беспокойство.
— Она у себя, Мэтт, — снизошла, наконец, Джули. — Ей очень тяжко. Так что если ты повыяснять отношения, то давай не сегодня.
У Мэтта с души упал камень — один из огромной груды камней, не дававший ему дышать со вчерашнего дня.
— Все еще злишься на нее?
Нет, теперь он злился только на себя.
Мэтт пожал плечами. У него не было привычки обсуждать с кем‑либо свою личную жизнь, но эти девушки были лучшими подругами Ди‑Эй, и вряд ли кто‑то знал ее лучше.
— Я звоню ей со вчерашнего дня. Звоню, пишу, шлю эсэмэски и имейлы. Она не отвечает.
Дарби разочарованно покачала головой.
— Добро пожаловать в наш клуб!
Кажется, он зашел в неподходящий момент. Может быть, лучше вернуться позже, когда все они будут более склонны к общению?
— Что случилось? — спросил он своим самым мягким адвокатским голосом.
— Я… Она… Ди‑Эй… — Дарби заморгала, стараясь удержать слезы. — Вчера мы поставили ей ультиматум. Это было свинство с нашей стороны.
— Я хочу выйти на воздух, — пробормотала Джули, оттягивая ворот белоснежного свитера.
Мэтту тоже отчаянно захотелось оказаться где‑нибудь в другом месте, где нет плачущих женщин, лучших подруг и шквала эмоций.
