Разумеется, на любом этапе подготовки к будущему столкновению Германии и Австро-Венгрии с Россией среди военных, особенно германских, находились те, кто считал необходимым атаковать Россию «пока не поздно».125 В 1880—1890-х гг. эти идеи высказывал предшественник Шлиффена и затем опальный генерал-фельдмаршал А. фон Вальдерзее, рассчитывавший на невмешательство Великобритании и недостаточно окрепшую Францию. После русско-японской войны с выводом об оптимальном на настоящий момент соотношении сил с крайне ослабленной Россией выступил ряд офицеров Генштаба, воочию наблюдавших недостатки русской армии и признаки революционного брожения, в частности М. Гофман и А. фон Тэр.126 Не могли не учитывать в расчетах и ослабление русского флота и отставание России в дредноутной гонке в Адмиралштабе, где были обязаны ориентироваться на максимальную концентрацию сил германского флота против заведомо превосходившего его британского, а потому не надеялись на выделение значительной эскадры для наступательных действий на Балтике.
Вплоть до начала боевых действий идея превентивной войны против России, которая могла впоследствии127 опасно усилиться вплоть до неодолимости, была не слишком популярна среди большей части офицерства и генералитета,128 так как рассматривалась только в связи с планом Шлиффена, посвященным кампании во Франции. Уже выйдя в отставку, автор плана, оценивая геополитическую обстановку в Европе, писал: «Россия, в расцвете своей силы и мощи, умела противостоять всем соблазнам союзников, увлекавших ее к нападению. Нам кажется сомнительным, чтобы теперь, когда сущность современной войны стала ей лучше известна, такое нападение показалось бы ей привлекательным».129
Германия особенно внимательно130 наблюдала за боевыми действиями во время русско-японской войны, старалась максимально учесть ее уроки,131 а германская разведка была лучше других осведомлена о состоянии дел в русской армии и тех переменах, что происходили в 1905–1912 гг. Российская армия оказалась в фокусе изучения в том числе потому, что из всех великих держав только Россия имела опыт масштабной войны в десятилетие перед Великой войной. Граф Шлиффен, уходя в отставку в конце 1905 г., должен был позаботиться об исполнении своего плана кампании, за судьбу которого он опасался. Следовало исключить любые колебания, в том числе между двумя ТВД, весьма и весьма возможные, как показал диалог между кайзером и Мольтке-младшим в дни мобилизации 1914 г., когда Вильгельм II, внезапно уверовав в сохранение Францией нейтралитета в уже объявленной России войне, к ужасу присутствовавших военных потребовал начать развертывание главных сил не на западе, а на востоке.
Уроки русско-японской войны, несмотря на пристальное наблюдение со стороны соответствующего «русского» отдела германского Большого Генерального штаба,132 подверглись в Германии и других великих державаходностороннему анализу,133 хотя пессимизм в генштабистских кругах Германии относительно скоротечной войны начал нарастать.134 При этом консервативность и неторопливость в радикальных переменах высшего командования вызывали сомнения и опасения у молодых офицеров. С тревогой германские власти ожидали и дестабилизирующего эффекта первой русской революции 1905–1907 гг.135 Авторитета России война 1904–1905 гг. не прибавила, породив впоследствии среди германского генералитета массу сожалений об упущенной возможности превентивного удара как по Франции, так и по России.
После Мукдена и Цусимы германский Генеральный штаб до начала 1911 г. не настаивал на наращивании вооруженных сил рейха, полагая их из-за очевидной неготовности России к европейской войне достаточными.136 Это привело к тяжелому политическому кризису и громким скандалам в военных кругах — ведь на волне перманентного кризиса в международных отношениях в 1911–1914 гг. Германская империя внезапно ощутила себя едва ли не беззащитной перед крепнущей Антантой. К этому были определенные основания: Франция вышла, казалось, на пик своих возможностей по наращиванию вооруженных сил, явно оправлялись от поражений русские армия и флот,137 демонстрировала готовность поддерживать максимальный темп гонки вооружений на море — по принципу «на каждый киль наших два» — Великобритания.
Ослабление военной мощи России в конце 1905 г. было неоспоримо, хотя его масштабы и продолжительность предсказать было сложно. В итоге Россия восстановилась быстрее, чем рассчитывали и надеялись в Германии, но план Шлиффена образца 1905–1906 гг. должен был быть рассчитан на начало войны в любой момент, а вовсе не обязательно через 10 лет.138 Таким образом, очевидные преимущества Запада, до этого оттеняемые угрозой с Востока, склонили чашу весов на сторону шлиффеновского замаха через Бельгию, оставив в стороне проекты Мольтке-старшего о развертывании против России. Этот эффект только усилился благодаря некоторой русофобии Мольтке-младшего, недооценивавшего Россию, как и все ее недоброжелатели. В итоге развертывание по плану Шлиффена против России кадровых войск количественно осталось почти неизменным,139 а массового привлечения ландвера и ландштурма в полевую армию в 1914 г. поначалу не предусматривалось, ведь эти части были плохо оснащены вплоть до 1911–1913 гг. и сильно недооценивались. Доля выделенных для фронта на Востоке сил по сравнению с шлиффеновскими временами даже несколько уменьшились, несмотря на растущую мощь оправлявшейся от унижения на Дальнем Востоке России. Характерно, что, будучи пруссаками, и Шлиффен, и Мольтке-младший были вполне уверены в готовности России быстро наладить отношения вплоть до «боевого братства», как только разгром Франции покончит с любыми другими вариантами коалиции для царя.
Внимание к России привлекало то обстоятельство, что именно сосед с Востока, с точки зрения Германии, стремившейся подчинить своей логике и судьбу союзника, играл роль спускового крючка в будущей схватке великих держав. Это нисколько не отменяет того факта, что только на Западе, но не на Востоке представлялась единственно приемлемая возможность блицкрига. Эта истина, столь очевидная впоследствии, тем не менее вызывала довольно ожесточенные споры не только до, но и после Великой войны, когда рассматривались возможные последствия развертывания по Шлиффену наоборот, т. е. основные силы против России.140 В связи с этим, германский Генштаб, а за ним и коллеги из Австро-Венгрии пристально следили за реформированием русской армии и тщательно анализировали ее достоинства и недостатки. Однако, так как до 1906 г. разведка во многом была основана на данных приграничных станций, персонал которых комплектовался офицерами ландвера, к началу Великой войны многие информационные лакуны на русском направлении были не заполнены. Работа в России по налаживанию разведывательной сети затруднялась особенностями страны и ее населения.141
Уже в первые дни войны стало очевидно, что решительность, с которой Шлиффен при планировании войны на два фронта допускал оставление Восточной Пруссии и отход за Вислу до разрешения ситуации на Западе, не разделяется даже большинством генералитета. Оставленные прикрывать восточную границу части 8-й армии и Ландверный корпус Войрша считались по сравнению с бесчисленными (в этом по доброй европейской традиции не сомневались) русскими ордами — «половиной Азии» — недостаточными, что вызывало нервозность и полуапокалиптические ожидания войны за само существование Германии и немецкого народа.142 Характерно, что из 8 армий, образованных с началом войны, только одна, 8-я ген. фон Приттвица унд Гаффрона, была сконцентрирована против русских, остальные 7 были на Западном фронте.143 При страхе перед «паровым катком» это весьма показательно, однако так же, как и на Западном фронте, командующим этой единственной и потому важнейшей армией был назначен отнюдь не великий стратег.144 Согласованного плана действий с союзницей не существовало, хотя расстановка сил на Востоке была известна уже 40 лет, в том числе потому, что стороны не хотели утечки информации и предчувствовали споры.
