Как известно, замысел и апробирование будущего Танненберга были осуществлены германскими офицерами штаба еще на выпускных экзаменах Академии в 1898 г.,177 а затем неоднократно воспроизводились с тем, чтобы с удивительной точностью, несмотря ни на что, состояться в августе-сентябре 1914 г.178 Если бы русские генералы уделили хотя бы минимум внимания анализу довоенных учений немцев в Восточной Пруссии179 и строительству укреплений Летцена, а не Кенигсберга, то результат Восточно-Прусской операции в итоге должен был быть строго обратным. Можно поразиться и тому, как Ренненкампф, имевший массу знакомых в германской армии и неплохо разбирающийся в их военной теории, мог в августе 1914 г. всерьез полагать, что основные силы германской 8-й армии будут отступать так, чтобы обороняться в блокированной врагом крепости (то есть в Кёнигсберге). Любой, кто имел представление о германских выводах из кампании 1870–1871 гг., кто знал, какими хрестоматийными примерами для любого германского офицера, включая 18-летних лейтенантов, являются Седан и Мец, должен был со всей уверенностью полагать, что основные силы полевой армии никогда не позволят запереть себя в укреплениях, предпочтя этому отступление ради свободы маневра. Характерно, что вполне очевидное узловое значение Летцена как пункта, контролировавшего кратчайший путь через Мазурские озера между неманским и наревским направлениями, где были развернуты 1-я и 2-я русские армии, так и не было осознано русскими даже в реальной военной обстановке конца августа 1914 г. Тогда Летцен, вплоть до отступления армии Ренненкампфа после разгрома армии Самсонова, оборонялся незначительными силами местного германского ополчения, а вчетверо превосходящие его осаждавшие русские силы так и не предприняли ни одного серьезного штурма.180 В качестве аналога можно привести Осовец, небольшую крепость на Нареве, выдержавшую значительно большую нагрузку на важнейшем с оперативной точки зрения участке, в первую очередь из-за грубой недооценки его потенциала германскими генштабистами. Впоследствии, в том числе 100 лет спустя, Осовец был сделан примером культовой обороны от «германских полчищ»,181 которых рядом с ним никогда не было, хотя технические средства — тяжелая артиллерия, саперы — после первой неудачи немцев были выделены более чем достаточные. Австро-Венгрию же прямо накануне войны (в мае 1913 г.) потрясло дело полковника Редля,182 ставшее затем основой для самых нелепых домыслов — ведь после того, как выяснилось, что русским агентом много лет являлся едва ли не главный человек в разведке двуединой монархии, казалось, что невозможного для противника нет вовсе.
Ставшая популярной в Германии накануне Великой войны работа балтийского немца П. Рорбаха «Война и германская политика», в 1915 г. изданная в России,183 уже во введении утверждала, явно не желая признавать очевидных фактов, что «сыновей 1915 г. можно заранее назвать сыновьями победы»,184 «единственное, что может принудить к миру — голод неимущих, но запасы истощиться не могут».185 Особенно автор нападал на Россию, так как русские, по его мнению, ненавидят Германию, и даже 3-летний срок военной службы во Франции введен по требованию России!186 Анализируя слабости и перспективы восточного соседа, П. Рорбах приходит к выводу, подозрительно похожему на позицию древнегреческого историка Ксенофонта относительно огромной империи Ахеменидов: «Только тот, кто не знает России, может ее бояться!»187
Однако на фоне предвоенной истерии и фобий, как в Германии, так и в России, Главное артиллерийской управление России продолжало закупать шрапнель новейших образцов в Германии и постоянно командировало на заводы в Рейнланде своих специалистов для последующего налаживания производства, а Крупп сам предлагал свою новейшую продукцию, особенно мортиры, аналогов которым в России не производилось, российскому военному ведомству. Объявление войны застало русских военных эмиссаров в Германии на финальной стадии закупки вооружений.188 Генералу фон Франсуа весьма пригодились в дни битвы при Танненберге автомобили немецких и французских марок, заказанные русскими военными и чиновниками, уже оплаченные и не доехавшие до пограничного Эйдткунена совсем немного.189 Летом 1914 г. в странах наиболее вероятного противника и в Швейцарии на лечении и на отдыхе находились десятки русских сановников и генералов, которые были задержаны с началом войны.190 Таким образом, едва не оказались в плену будущие командующие армиями Брусилов и Флуг, и это притом, что возмутительные сцены антирусской истерии Брусилов наблюдал еще в мае 1914 г., однако Кайзеррейх покинуть не торопился. Вовсе не собирались спешно уезжать после Сараевского убийства и те подданные Российской империи, которые на территории Австро-Венгрии вполне успешно наладили контроль над ходом революционной работы на родине, в том числе В. И. Ленин. Определенная неприязнь к России в габсбургской монархии тем не менее не выходила на уровень эмоциональной страсти или легкомысленной уверенности в перспективах прямого военного столкновения. Обе части империи были готовы всемерно содействовать кризису столь же многонационального соседа, но отнюдь не ценой смертельной схватки, победа в которой была чревата только одним — нарушением баланса внутри Австро-Венгрии, ценнее которого для ее элиты не было ничего.
В Германии восприятие России как врага было тем более сложным,191 что, в отличие от случая с Францией, оно не имело недавней продолжительной традиции противостояния, которая могла быть без помех пролонгировала вне зависимости от набора политических случайностей и решений июня-июля 1914 г. Антироссийская истерия последних предвоенных месяцев в глазах прусского и в меньшей степени германского офицерства так и не заслонила столетнюю дружбу между Пруссией и Россией, которая была скреплена на полях сражений 1806–1807 и 1813–1814 гг. и Тауроггенской конвенцией 1812 г., положившей начало войне за освобождение Германии от Наполеона.192 Своеобразным эпилогом 100-летней дружбы стала сцена объявления войны 1 августа 1914 г.: потрясение разразившейся трагедией, слезы, забытые в растерянности документы, отъезд накануне погрома в посольстве графа Пурталеса, имевшего массу друзей в России.193
Глава 2
БИТВА СТАРЫХ АРМИЙ
Навстречу быстрой победе, август 1914—зима 1915 г.
Начавшееся после 100-летнего мира противостояние трех империй центра и востока Европы, казалось бы, должно было перевернуть восприятие друг друга Россией и немецкими государствами едва ли не на 180°. Однако было бы несправедливо однозначно утверждать, что образ России в Германии радикально изменился в связи с началом Великой войны в августе 1914 г., так как прочная репутация опасного для Германской империи государства у России сложилась и до Июльского кризиса, и даже до «газетной войны» весны 1914 г. между двумя державами. В результате сложившейся коалиционной ситуации в Европе начало войны с Российской империей германское общество должно было воспринимать скорее как естественный ход событий и логичное продолжение многолетней тенденции скатывания к противостоянию.1 Тем не менее, объявление войны сопровождалось таким поведением среди немецкой элиты, которое однозначно показывало поверхностность всех грозных заявлений и официальной риторики — тон переписки Вильгельма II с Николаем II, последующая искренне родственная2 обида, шок многих представителей обеих стран, которых война застала на территории государства, внезапно ставшего вражеским.3 Особую реакцию демонстрировали немецкие фамилии,4 служившие и русскому, и германскому государям, для которых война могла стать истинно гражданской, так как пришлось бы воевать если не с ближайшими родственниками, то хотя бы с людьми родной крови. Эта драма породила огромное количество домыслов в духе теории заговора, оказавшихся наиболее устойчивыми в чувствовавшей себя «окруженной» Германии и в погрузившейся в десятилетия социальных экспериментов России, хотя аналоги таких версий складывались и в других великих державах. Конечно, можно и 100 лет спустя дискутировать о «виновности» в войне, примерно с тем же результатом, что и ранее. Разоблачения и обвинения как прием не теряют актуальности, а «доказательств» можно найти вполне достаточно, если заранее знать «виновных».5 Для монархов и их ближайшего окружения начавшаяся война стала семейной драмой, возможность которой рассматривалась и ранее, но никогда в должной мере не осознавалась.6 В своей речи 3 августа 1914 г. кайзер подчеркнул вынужденность и тяжесть принятия решения о войне с соседней страной, с которой было одержано столько общих побед, но которая, однако, нарушила верно хранимую Германией дружбу и поддержала террористов.7 Даже обстановка вокруг Вильгельма II и Николая II была слишком похожей, начиная от «византинизма»8 приближенных и до сомнительной репутации некоторых друзей семьи, отягощенной скандалами, на которые оба монарха реагировали очень остро.
