Однако помимо отрадного факта стремления инсталлировать Великую войну в общую канву славной военной истории Отечества следует констатировать, что делается это разными средствами и порой со скорее негативными последствиями. В потоке литературы помимо исследований высочайшего уровня и вполне академического стиля встречаются и откровенно публицистические работы, авторы которых тщатся раскрыть очередные коварные замыслы (в основном «Запада», схватившегося в той войне сам с собою), реабилитировать Николая II как полководца (!)6 и национального лидера, либо, наоборот, доказать, что армии, более отсталой и бездарной, чем русская, попросту не было на свете, то есть только под «мудрым и четким» руководством те же солдаты впоследствии превратились в коллектив, которому нет равных «от тайги до британских морей…». В целом можно встретить полярные точки зрения («Россия проиграла все и вся…», а на соседней полке книжного — «Россия вообще не проигрывала Первую мировую»), которые, однако, весьма схожи своей предвзятостью, и все до одной отличаются стремлением выдавать желаемое за действительное. Тем не менее, и это тяжелое наследие специфической исторической памяти советского периода имеет прямые аналоги в других странах. И там до сих пор хватает забвения, «сенсационных» открытий, разоблачений, принципиально бесконечных дискуссий о правых и виноватых, начало которым было положено вместе с развязыванием Великой войны более века назад, а то и до этого — на страницах футурологической публицистики. Как и в случае с любым масштабным конфликтом продолжается сосуществование нескольких версий войны, в зависимости от уровня и жанра участия в ней — от солдатско-окопного через лейтенантскую прозу и до генеральски-ме-муарного. Каждая содержит немало интересного, но ни одна из них не может заменить собою все прочие. В последние два-три десятилетия превалировала тенденция воссоздать солдатскую «правду» войны,7 ей существенно уступали по численности, но часто превосходили по качеству исследования по истории офицерства,8 еще менее внимания уделялось генералитету.9
Разумеется, все познается в сравнении, а потому было бы важно хотя бы кратко охарактеризовать ситуацию с изучением и памятью о Русском фронте в странах-участницах этого противостояния. Процесс анализа и историзации на пространстве всех трех проигравших империй Центрально-Восточной Европы шел очень по-разному. В межвоенный период изучению противостояния в Великой войне, и в том числе на Русском фронте, более всего повезло в Германии. Многие офицеры Генштаба, оставшись в условиях Версальского мира без возможности открыто заниматься своей работой, сосредоточились на военной истории, якобы имевшей лишь прикладное значение. В этом они видели, в первую очередь, свой вклад в будущий реванш, а также в процесс устранения той части ошибок в развитии германских вооруженных сил, что они удосужились признать. Был в этом и оттенок ущемленного национального достоинства, и элемент политической борьбы, но и без дискуссий о том, что же там превалировало, можно констатировать: конечный продукт — в виде монографий, статей и многотомных исследований — получился великолепным.10 Профессиональным настолько, что проигравшие едва ли не остались образцом для тех, кто воевал против них (то есть для русских эмигрантских и советских военных историков), а порой и для победителей, если, конечно, объективность все-таки брала в них верх над злорадством и шовинизмом. В годы господства нацистов, и пока еще позволяли перипетии Второй мировой войны, исследования продолжались, а вот после разгрома и раздела Германии фокус сместился на темы, дистанцирующиеся от военной истории, логично, но ошибочно отождествлявшейся с движущими силами милитаризма. Конечно, за прошедшие с тех пор 70 лет в Германии вышло немало работ и опубликована масса источников, продолжаются авторитетные специальные серии военно-исторической литературы, однако подавляющее большинство германских историков, не считая, возможно, бывших офицеров бундесвера, охотно (и без особого сожаления) соглашается, что «чистая военная история» в ФРГ не в фаворе. Надо заметить, что и не столь уж «исключительно военная» тематика тоже подверглась забвению. Ни о каком выходе на новый уровень, о преодолении предвзятости межвоенной эпохи с сохранением высоких достоинств работ того периода говорить не приходится. Тем важнее и отраднее отметить те немногочисленные, но по-немецки качественные работы, что все же не побоялись бросить вызов моде и заняться «неактуальной» темой.
В русскоязычных военно-исторических кругах, переживавших болезненный и бескомпромиссный раскол на советскую (в том числе формально) и эмигрантскую часть, изучение Великой войны немедленно наложилось на куда более злободневный фон войны Гражданской, что привело в красной России к зачастую необоснованному, хотя и интуитивно понятному смешиванию опыта обеих войн (при их очевидных различиях), а в эмигрантской белой России к засилью мемуаристики, лишь в исключительных случаях выходившей за рамки сведения старых счетов, и прилагавшейся к ним публицистики на текущие политические темы. Попытки написать масштабную историю Великой войны в эмиграции неизбежно переходили к болезненному из-за горечи поражения в Гражданской войне эпосу.11 И все же, несмотря на особые условия: непопулярность «империалистической» войны, политические угрозы, связанные с конструктивным анализом действий армии царя-сатрапа, на нетерпимость в эмигрантской среде, часто замешанную на отсутствии элементарных условий для занятий научной работой, — следует и русскоязычную историографию межвоенного периода — по обе стороны баррикад — оценить достаточно высоко. Тогда еще те, кто претендовал на звание специалистов, последовательно изучали все новейшие работы по интересующему их вопросу, осуществляли не только рецензирование, но и перевод на родной язык, упорно стремились создать сколько-нибудь объемную и признающую собственные ошибки официальную версию участия России в Первой мировой войне. Со временем первоначально весьма высокий уровень объективности постепенно снижался, что было связано и с течением времени, и с репрессиями против старых кадров, и с потребностями уже разгоравшейся Второй мировой войны. На смену подготовленному военспецами (то есть кадровыми офицерами Русской императорской армии) «Стратегическому очерку» в 7 частях приходил сравнительный анализ операций на различных фронтах Великой войны, сборники документов по основным операциям, разбор уроков военного искусства.12
Этот труд надолго прервала Великая Отечественная война, после которой упорное стремление к учету своих и чужих ошибок сменилось потребностью выдержать противостояние «холодной войны» и на этом участке идеологического фронта. Как и в Германии, популярность Великой войны и внимание к ней неуклонно падали, никогда не доходя, впрочем, до скандально низкого уровня. Начался, пусть и подспудно, медленный процесс взаимного учета достижений двух «половин» наследников тех, кто воевал за Россию на фронте в 1914–1917 гг. Тем не менее, сказывался не устраненный и по сей день недостаток, выражающийся в постоянном навязывании изложению и логике событий аксиомы о том, что в 1917 г. в России грянет революция, а потому задача исследователя состоит в демонстрации явно назревающих по ходу мировой войны ее предпосылок. Сам же глобальный конфликт при таком подходе был (и зачастую остается) лишь своего рода «предисловием» к революции.
