В Российской империи к 1914 г. проживало около 2.4 миллионов немцев и немецких колонистов,145 причем эта цифра может быть увеличена за счет потомков немцев, считавшихся уже обрусевшими, так как они приняли православие, как правило, по соображениям карьерного характера. Русские националистические круги были крайне обеспокоены тем фактом, что наибольшая концентрация немецких колонистов наблюдается именно в приграничных, то есть теперь прифронтовых регионах, забывая о вполне естественных причинах этого, например, инфраструктурных. Поэтому еще до войны власти делали попытки переселить немецких колонистов из западных и южных районов Российской империи вглубь страны. В ответ на это опасавшиеся распыления и утраты идентичности немецкие дворяне из Остзейского края отвечали усилиями по приглашению соплеменников к поселению в Курляндии. Эти замыслы «переселения народов» затем стали основой тех дискриминационных мер, которые были применены к немецким землевладельцам в ходе Великой войны.146 Однако накануне Февральской революции от большей части конфискационных мер пришлось отказаться, так как немцы-колонисты и их хозяйства оказались слишком ценны в условиях развала товарооборота и сокращения поставок продовольствия в город.147
Многие из потомков немцев-колонистов действительно ощущали себя верными подданными русского царя, однако под влиянием пропагандистской деятельности Пангерманского союза, кризиса российской монархии и общего подъема националистических движений в начале XX в. среди российских немцев к 1914 г. существовала устойчивая тенденция возвращения к своим историческим корням: культуре, языку, образу жизни.148 Довольно часто это приводило к переходу в германское подданство и переселению немцев-колонистов в Пруссию при поддержке пангерманцев, т. к. переезд немцев в конце XIX в. на Запад, в Рейнланд, приводил к тревожащему националистов росту польского населения в Познани и Мазурах. Т. Шиман и его сторонники из бывших балтийских немцев149 проповедовали неизбежность распада России после скорого падения в ней монархии.150 С другой стороны, быстрый рост экономики восточного соседа провоцировал едва ли не панический страх и новую волну русофобии в Кайзеррейхе, особенно среди политического окружения канцлера Бетман-Гольвега,151 дополняя раздуваемую пангерманцами кампанию против русских и славян вообще. Шиман, пользуясь покровительством кайзера, возглавил первую кафедру по восточноевропейской истории в 1902 г., фактически став вплоть до 1914 г. главным консультантом чиновников и генералитета Кайзеррейха (он читал лекции в Военной академии в Берлине)152 по российской проблематике, что не могло не отразиться на их воззрениях.
Любопытно, что колонисты из числа бывших жителей Австро-Венгрии давали обратный эффект — содействия амбициям Российской империи: старый проект славянской и/или православной колонизации юга России дал определенные результаты в виде десятков и сотен тысяч чехов, сербов, поляков, болгар, реже румын, расселенных от Прута и Дуная до Дона. Многие из этих не вполне обрусевших колонистов теперь видели шанс возвращения на историческую родину в рамках победы Антанты, а потому охотно вступали не столько в русскую армию, сколько в формирующиеся сначала национальные дружины, а затем и в национальные части с привлечением в них военнопленных. Самую большую известность из них снискали чехословацкие части, основа которым была положена не перебежчиками и взятыми в плен, а именно переехавшими задолго до войны в Россию чехами.153
Еще до войны был поставлен под жесткий контроль процесс колонизации русских земель немецкими поселенцами, которых старались убедить селиться в стратегически важных местностях Российской империи. Использовались любые возможности для получения сведений: коммерческие сети крупных германских компаний, гуманитарные миссии, научные экспедиции, различные культурные связи. В результате даже военно-промышленный комплекс России оказался в такой зависимости от германских фирм или от предприятий, владельцами которых были этнические немцы, что стал возможен стратегический саботаж немцев при производстве оборонно-важной продукции. Попытки борьбы с «немецким засильем» в экономике с помощью конфискаций, производимые не столько из патриотизма, сколько из корыстных интересов, были неэффективны.154 Мало того, предприниматели обеих стран с большой охотой занимались контрабандой нужных для своей страны товаров, получаемых до этого из России или Германии соответственно и оказавшихся с началом войны недоступными.155 Тотального экономического противостояния не получилось, так как идейной ненависти к врагу не было или она была не настолько сильна, чтобы отказаться от сверхприбылей.
Большинство российских немцев (особенно вне Прибалтики) в развернувшейся еще до 1914 г. войне двух национализмов оказались жертвами обоих. С началом Первой мировой войны немцы-колонисты подверглись целой серии притеснений не только в тылу, но и на фронте, то есть буквально тогда, когда они встали на защиту России с оружием в руках. Например, по подозрению в нелояльности солдаты-немцы последовательно изымались из частей на австро-германском фронте и выводились на Кавказ, но и там из-за недоверия не находили ни должного применения, ни нормального обращения к ним. Обвинения в их стремлении служить Германии и ее интересам базировались в большинстве случаев только на упорном сохранении своего языка, религии и особенностей менталитета, за которым, однако, не было никакого ультранационалистического подтекста или мечтаний о вхождении в Рейх.
Особую судьбу имели интернированные с началом войны подданные сразу обеих империй, которых, как в Германии, так и в России, достаточно быстро отнесли к категории врагов, хотя зачастую эти люди годами жили в притесняющей их теперь стране, совершенно не ощущая себя чужаками.156 Вероятно, взгляд этих людей является одной из самых ценных и взвешенных компонент в огромном количестве оценок, наблюдений и записей, оставленных современниками и участниками Великой войны. Они были слабо уязвимы для националистической истерии и с трудом могли понять внезапно вспыхнувшую ненависть к «славянским ордам» или «жестоким тевтонам». Если в Германии были невозможны стихийные акции против русских, так как застигнутых войной на курортах и в университетах россиян было относительно немного, то в России против немцев обратилось испытанное средство сведения счетов — погромы. Массовые высылки и просьбы о переходе в русское подданство спасли далеко не всех. Показательным является пример Г. Хильгера, который с 1918 по 1941 г. был сотрудником германских дипломатических миссий и агентств в Москве и оставил ценные мемуары.157 Он начал свою дипломатическую карьеру в связи с тем, что с августа 1914 по январь 1918 г. пребывал в заключении и ссылке в Вологодской губернии, как германский подданный, а по возвращении в Москву после прихода к власти большевиков счел себя обязанным принять участие в судьбе германских военнопленных и интернированных лиц в России. Биография этого человека примечательна: он без малого 50 лет (вплоть до 22 июня 1941 г.) прожил в Москве, а в Германии лишь получил высшее образование и несколько лет проработал инженером, с тем чтобы, набравшись опыта, вернуться в Россию для работы на семейном текстильном предприятии, которое было основано еще в 1830-е гг. Сохранение германского гражданства немцами, проживающими в России, было в те годы вполне обычным явлением, поэтому до 1914 г. о возможных преследованиях в случае давно прогнозируемой войны многие германские подданные попросту не задумывались.
